Дело Нины С.

Inglés [43]

Он чувствовал, как его сердце бьется об устланную сосновыми иглами землю.

Эрнест Хемингуэй.

«По ком звонит колокол»

Самое главное – не быть обязанным. Вот так идти себе по проселочной дороге. С левой стороны – лес, с правой – луг Гженготов. Ох, и красив же их луг, всегда на нем тьма-тьмущая лютиков, особенно во рву, потому что там позже всего высыхает.

Теперь-то в общем она могла бы уже обрезать волосы так коротко, как надо. Никто удивляться не станет.

Все должно было измениться еще пять лет назад, когда это к ней пришло. Но она знала, что такой день наступит, что надо лишь подождать. И не ошиблась.

Сбросить босоножки, идти по раскаленному песку. Песок мягко пересыпается под ногами. Тогда и приходит к ней то самое это . Запах вереска, солнце на лице, солнце прямо в глаза, так что приходится крепко сжать веки. И все становится красным, оранжевым, золотисто-пурпурным от солнца. И лицо Inglés, лицо Inglés…

Гженгота бросил грабли на землю и обвел взглядом луг.

– Куда там, не сгрести нам всего, – сказал он сыну.

– Коль поднатужимся, то сгребем.

– Вы поглядите-ка, люди, Владек-то как разохотился до работы, чудеса да и только!

– Дождю быть, сказывали в деревне.

– Пошли, пошли, книжку надось читать, – подгонял отец.

Владек закинул грабли на плечо и зашагал впереди. Они подошли к первым дворам, когда он заговорил с отцом:

– Тятя, ты с этим чтением вконец сдурел, впрямь как та Марта.

– Ишь какой умник! Ты отца должон слушать, плохо от этого не будет, – ответил тот.

– Э-э-э там… Люди как очумелые работают на сене, чтобы поспеть до дождей, а мы книгу читаем. Где тут логика?

– Кабы пошло по-моему, то и сена не жаль потерять.

Владек на это ничего не ответил, сплюнул только в крапиву возле канавы и свернул к хате.

Он бы удрал в деревню, но отец тотчас книгу из кофра достал, которую прятал туда на ночь, и велел дальше читать.

– Не тараторь только, чтоб я все как нужно понял, – потребовал отец.

– На чем это я остановился? – спросил Владек.

– Дык ведь я заложил страницу, – сказал отец, устраиваясь поудобнее на сундуке в кухне.

Она в одежде легла на кровать. По потолку ползали жирные мухи, поблескивая перепоясанными желтоватыми брюшками. Одна из них оторвалась вдруг от балки и, сделав небольшой круг в воздухе, села на самую середину липучки.

– Вот тебе, чертовка! – обрадовалась Марта.

Муха жужжала невыносимо. А потом попыталась любой ценой вырваться из ловушки. Лапки вязли в липкой мази. Она ползала взад и вперед, взад и вперед, от одного к другому краю клейкой ленты.

– Ну ты и настырная, – покачала головой Марта.

Она встала с кровати и, осторожно взяв муху за крылышки, помогла ей освободиться.

– Лети, я дарю тебе жизнь!

Она подошла к окну. Люди возвращались с сенокосов. Бабы о чем-то судачили, но, заметив Марту в окне, вдруг умолкли.

Чуть погодя одна из них сказала:

– И чего она с этими деньжищами делать-то будет?!

Марта сняла с вешалки плащ и вышла на дорогу.

Смеркалось. С лугов тянуло вечерней прохладой, смешанной с запахом скошенной травы.

Через час отец закрыл глаза, и голова у него стала падать на грудь, а когда Владек замолчал, он тут же встрепенулся:

– Ты чё остановился? Я слушаю.

Владек вздохнул и принялся читать дальше.

Марта дошла до мостика, за которым простирался луг Гженготов. Только их участок не был еще весь скошен. В некоторых местах трава доходила ей до пояса. Толстые стебли цеплялись за плащ и обвивались вокруг ног. Она легла на землю, закинув голову. И ощутила запах придавленного вереска. Солнце начало светить прямо в глаза, поэтому ей пришлось крепко зажмуриться. И все стало красным, оранжевым, золотисто-пурпурным от солнца. А над ней лицо Inglés… и тяжесть тела и его руки… Она встала, стуча зубами, в помятом, намокшем от росы плаще. Почему? Почему она по-прежнему одна?