Дело Нины С.

Они читали до полудня, потом Владек растянулся на лавке и сказал:

– Шабаш!

– Сегодни надось закончить, – запыхтел отец.

– Дык мы уж закончили.

– Как это закончили? – раскипятился отец. – А нука, прочти последнее предложение.

– «Он чувствовал, как его сердце бьется об устланную сосновыми иглами землю».

– И пишет «конец»? – спросил он, не веря сыну.

– Не пишет, но есть черточка. Оно и так понятно, что конец.

– А это отчего ж?

– Отчего? Оттого! Придет офицер, он в него стрельнет, а его потом до смерти солдаты забьют.

– Дык этого ж не написали.

– В книжках, тятенька, всего не пишут, надось порой пораскинуть умом.

– Но ей-то этот Инглес нужон, поди, не для того, чтоб он ее пришиб, – сказал он, явно озадаченный.

– Тятя, чё вы брешете?

– А ты чё, не знаешь, что Марта ждет Инглеса, а ты в сам раз в этого Инглеса годишься.

Владек онемел.

– Мне-то это на кой? – пробормотал он наконец. – Все знают, что она малость придурковатая.

– А наследство получила!

– Коль, тятенька, на чужие башли заритесь, то и идите к ней сами, ведь вы холостой.

– Не холостой я, дурень, а вдовец.

Владек уже ничего не ответил, только снял шапку с крючка – и за дверь.

«Чего с дураком говорить», – подумал Гженгота-старший, а потом достал из шифоньера зеркальце и

принялся разглядывать себя. Не помешало бы усы подчернить…

Он поискал краску. И тотчас стал выглядеть моложе. Сбросил рубаху и выпятил грудь.

– Эх, поседел-то как, – покачал он головой.

Подумал, а может, и на груди волосы тоже подкрасить, но махнул только рукой. Примерил пиджак, тесноват как-то сделался, поэтому натянул черный свитер сына. И вышел из дома.

Начался дождь, сено как пить дать сгниет, но если бы с Мартой дело пошло – выгода была бы большая. Хлева для свиней сразу бы каменные поставили, да и стадо можно было бы увеличить даже вдвое. И овин старый, крыша того и гляди просядет.

И так он дошел до правления гмины [44] , где по-прежнему жила Марта, хотя материалы на постройку дома уже привезли.

Он боролся с самим собой у двери и все не мог собраться с духом, чтобы войти. Когда же подумал, сколько сена пропадет, злость его взяла, и он постучал в дверь.

Через какое-то время услышал шаги на лестнице, а потом Марта спросила:

– Кто?

– Инглес, – ответил он.

Секунду за дверью было совсем тихо, наконец заскрежетал засов.

Гженгота вошел в сени.

Они смотрели друг на друга. Марта стояла в полосе света, падающего из полуоткрытой двери наверху. Волосы у нее были коротко подстрижены под гребенку. Она была удивлена, что это был именно Гженгота. Но когда пригляделась к нему получше, то заметила, что у него крепкие и широкие плечи и для своего возраста он строен и упруг телом. Нравился он ей в этом черном свитере. Да, он мог быть Inglés.

– Идем наверх, – сказала она шепотом.

Первое, что он сделал, это повернул выключатель. Затем, в темноте, одним движением сбросил свитер и подошел к девушке.

Дотронулся до ее спины. Она показалась ему какой-то худой. Рука наткнулась на торчащую лопатку, и что-то такое сжало ему горло.

А она повернулась к нему. Ее лицо было скрыто в сумраке, только волосы отливали блеском. Он протянул руку и коснулся ее лица. Сам не знал, как прошептал:

– Заюшка.

– Заинька, – поправила Марта, но он, наверно, ее не слышал.

Потому что оба, по-видимому, перестали быть собой, только Марта знала об этом и раньше, а он узнал лишь сейчас, когда она так стояла в темноте и волосы у нее блестели.

Она закрыла глаза и наклонилась, а потом встала на колени перед Гженготой и прижалась головой к его ногам. Он ощущал через брюки ее горячее дыхание. Ее пальцы нетерпеливо блуждали по нему. Она спешила. Ей

в ноздри ударил запах раздавленного вереска, и солнце начало бить прямо по векам.

– Иди сюда Inglés, ну, иди же, иди, – шептала она отрешенно.

И он почувствовал, как ломающиеся веточки вереска ранят ему тело, врезаются в кожу, причиняют боль. Бездна открылась перед ним, и он несся в нее очертя голову.

Краем глаза он заметил, что и с Мартой происходит то же самое. Голова у нее была откинута назад, и она касалась ею смятого вереска. Он увидел пульсирующую жилку у нее на шее и хотел прикоснуться к этому месту губами, но не успел. Его так же, как и Марту, ослепило солнце, он начал весь как-то корчиться и содрогаться в конвульсиях, а она крепко его держала.

Потом он боялся открыть глаза. Он был уверен теперь, что это вовсе не вересковые заросли на горной поляне в Испании, а пол на чердачке в правлении гмины. Он не знал, что думает обо всем этом Марта. Он стыдился ее и своей наготы. Когда она пошевелилась, он втянул голову в плечи, словно прячась от удара.

Но она что-то тихо говорила. И он понял, что она просит его гладить ее по голове.

Ее коротко подстриженные волосы казались такими мягкими, и он чувствовал, что прикажи она ему сейчас – он сделал бы для нее все: умер бы, продал бы землю, стал бы работать на чужих.

Но она ничего такого не хотела. Сказала только, что холодно и лучше всего залезть под одеяло.

Они лежали в потемках. Марта положила голову ему на грудь.

Ему надо было бы расспросить ее подробно об этом наследстве, но это казалось таким неважным. У нее могло бы ничего не быть, как прежде, когда она работала библиотекаршей в правлении.

Чтобы, однако, не оплошать в глазах Владека, он сказал:

– Хлев новый надо бы поставить.

– Поставим, – шепнула она.