Дело о рубинах царицы Савской

Но тому не надо было переводить. Замах, и кишки крокодила выплеснулись наружу. У меня подкатил к горлу тугой комок.

Так и продолжалось: двое подбегали с одной стороны, переворачивали туши, неповоротливые от зимней прохлады (холодом эту температуру назвать у меня язык не поворачивался), а Георгий, усердно работая своим ножом, вспарывал крокодилам брюхо.

Вскоре со стаей было покончено. Самые умные крокодилы убрались от греха подальше. Из наших потерь только царапина на ноге Автонома, который, в отличие от нас, обутых в сапоги и ботинки, ходил в веревочных сандалиях. Нестеров промыл ему рану, но, к сожалению, больше ничего сделать не смог, его медицинский саквояж исчез вместе со всеми остальными нашими вещами.

— Так… — задумчиво произнес Николай Иванович. — Крокодилов мы побиваху. Что дальше? Идти куда? Малькамо, потряси старцев.

Малькамо обратился к старикам, сидевшим на песке в отдалении, но те, пробормотав несколько слов, умолкли.

— Что они говорят?

— Дальше нельзя, запрет!

— Какой-такой запрет? — возмутился Аршинов. — Они обещали привести нас к сокровищу, а вместо этого мы наткнулись на лежбище. И что? В желудках у них рыться? Нет, дайте мне с ними потолковать.

Он подошел к старикам, что-то стал им возбужденно говорить, оборачиваясь на Малькамо и тыча в него пальцем. Его собеседники лишь обмахивались метелками из конского волоса и никак не реагировали.

Казак сплюнул, выругался в сердцах и вернулся к нам.

— Что они говорят? — спросили его.

— Ничего не говорят. Ждите у моря погоды.

— Поесть бы… — мечтательно произнес Нестеров.

— Печеных крокодильих хвостов не желаете отведать? — спросил Головнин.

— А что, это мысль, — согласился Аршинов. — Георгий, возьми свой нож и нашинкуй нам парочку хвостов. В золе запечем.

Осетин взял напарника, и они вместе пошли к окровавленным тушам, над которыми уже кружили стервятники.

— Ну что, господа, будем делать? — спросил Аршинов, когда мы уселись кружком на земле, подальше от места побоища. — Кажется, наша экспедиция завершается ничем. Рубинов не нашли, в нескольких верстах отсюда идет война, надо будет возвращаться, и уповать на Господа.

— Охота зато знатной была, — мечтательно произнес Головнин. — Я давно мечтал на крокодилов поохотиться, теперь мечта сбылась.

— Нам еще повезло, что холодно, — сказал Нестеров. — Обычно, в холодное время года эти пресмыкающиеся впадают в спячку и становятся неповоротливыми. Пришлось бы туго, если бы они были чуть порезвей.

Издалека раздался дикий крик. Мы вскочили с мест.

Страшное зрелище предстало перед нами: огромное чудовище, крокодил гигантских размеров схватил Григория поперек туловища. Раздался жуткий хруст: дергающееся тело обмякло, пасть монстра обагрилась алым.

Один старик-эфиоп вскочил с места и закричал: "Танин!", а другой: "Атыкрав!". Они голосили недолго, потом упали и распластались на земле.

Первым опомнился Головнин. Он схватил ружье, прицелился, выстрелил, но пули отскакивали от бронированной шкуры пятиаршинного монстра. Автоном огромными скачками бежал навстречу крокодилу, занесенный для удара посох в его руках напоминал древнерусскую палицу.

Георгий резко развернулся и всадил нож прямо в кончик носа крокодила, который уже подбирался к нему. Животное разжало челюсти, из глаз полились слезы. Но Григорий не отставал — воткнул длинный кинжал сначала в правый глаз, потом в левый, но тут его нож сломался и остался торчать, погруженный по рукоятку в глазницу.

Но крокодил не умирал. Он не издавал ни звука, разевал пасть, из которой уже упал несчастный Григорий, загребал лапами и проявлял чудеса быстроты и натиска, Георгий еле успевал отскакивать в сторону.

— Монах, в сторону, стреляю! — кричал Головнин.

Тем временем ослепший крокодил сумел перекусить посох, которым его колол Георгий, теперь посох оканчивался острой зазубренной щепкой. И когда в очередной раз распахнулась зловонная пасть, полная зубов, острых, как лезвия, Георгий издал жуткий вопль и всадил посох в глотку ящера.

Подбежавший Головнин выстрелил в глотку, но и без пуль с крокодилом было покончено, он несколько раз конвульсивно дернулся и сдох.

Нестеров с Малькамо наклонились над несчастным Григорием, но тому уже ничем нельзя было помочь.

Мертвая рептилия поражала своими размерами. Крокодил был не зеленый, а какого-то бурого цвета с серыми проплешинами на боках. Шириной аршина в полтора-два, а в длину достигал десятка аршин. Клыки в пасти, желтые, размером с мою ладонь, торчали в несколько рядом. Лапы с мощными когтями держали многопудовую тушу.

— Григория похороним в деревне, — распорядился Аршинов. — Пусть Агриппина ухаживает за могилой. А ты, Георгий, молодец! Вылитый Георгий-победоносец. Экого дракона завалил!

Сзади неслышными шагами подошли старики-эфиопы и что-то произнесли. Я опять услышала слово «атыкрав».

— Что он говорит, Малькамо? — спросила я юношу, посеревшего от страха и напряжения сил.

— Они подошли потому, что запрет закончился. Боги приняли кровавую жертву, и страж убит.

— Какие боги? Они же православные.