Дело о рубинах царицы Савской

На берегу мы переоделись в сухую одежду, выданную нам щедрой губернаторшей. Одного мула Аршинов обменял на ночлег на постоялом дворе: нам отдали две комнаты, большую для мужчин, и поменьше для меня. С каким наслаждением я улеглась на твердый топчан, все же он был не на голой земле, а на высоте трех вершков от пола.

Сон не шел. Я думала о несчастном Автономе, которого прогнала собственная мать, о его поприще — защищать Ковчег Завета, и то, что он, защитив святыню, спас нас, отдав свою жизнь. Никто не знает, чтобы произошло, если бы он не принял на себя удар лучей херувимов.

Откуда же взялось это Божье творение? Ангелы принесли или люди, вдохновленные чистыми помыслами, сотворили сие? И тут я вспомнила книгу, которую читала перед самым отъездом. Она была на английском, называлась "The Time Machine",[80] к сожалению не помню фамилии неизвестного писателя, и в ней рассказывалось о том, как с помощью машины времени путешественник переодолевал века и тысячелетия. Может, ковчег — это и есть машина, заброшенная в нашу эпоху из будущего? Неразрешимые вопросы, на которые ответ так и не будет выдан.

Вспомнив книгу, которую я оставила раскрытой на туалетном столике, я вдруг до умопомрачения захотела домой, к папеньке и Вере, которая так славно заваривает липовый чай и рассказывает на ночь истории из жизни театральной труппы. Ничего. Уже все позади. Пригласим Менелика в Аксум — пусть коронуется на здоровье, и обратно, в колонию. Там, наверное, уже избы срубили, и печи сложили из того кирпича, что из моей хитроумной машины.

Ох, да что же это?! Как я могла забыть? Ведь секрет ковчега переходит от Менелика Первого из поколения в поколение. А если мы отдадим корону, не раскрыв того, что рубины, эти глаза херувимов, источают смертельные лучи, но в то же время дают манну, то прервется связь времен! И потомки негуса Менелика Второго, придя к власти, не смогут в трудное для страны время воспользоваться тем, что ковчег дал голодным паломникам — не будет у ефиоплян манны небесной!

Надо срочно переговорить с Малькамо! Согласен ли он передать Менелику секрет?

Вскочив с топчана, я откинула плетеную занавесь, и сразу же наткнулась на спящего Головнина — наши комнаты были совсем рядом.

Он встрепенулся:

— Полина, случилось что?

— Нет-нет, отдыхайте. Мне Малькамо нужен.

— А… — протянул он, повернулся на другой бок и заснул.

Малькамо, накинув шамму, вышел на мой зов.

— Идем ко мне, мне нужно спросить у тебя что-то важное.

Мы присели на жесткую постель. Малькамо поморщился и потер плечо.

— Как твоя рана?

— Ты позвала меня, чтобы спросить об этой царапине? Немного побаливает, ничего страшного.

— Ты спас меня. Рисковал собой.

— Ну и что? Я не думал об этом.

— Спасибо.

— Ты не понимаешь, Полин. Если бы ты умерла, я бы тоже расстался с жизнью. Мне нечего делать на этой земле без тебя. Ине уадишь аллоу. Ине лемидар канчи гар эфгалыг аллоу.[81]

Я не знала что ответить. Сказать, что я люблю его тоже? Но ведь это не соответствует действительности. И потом, я боялась, что эти слова обяжут меня, заставят совершить то, к чему я не готова. Например, остаться в Абиссинии.

Малькамо снова перешел на французский:

— Ты молчишь… Тебе нечего мне ответить.

Он был прав. Поэтому вместо ответа я прильнула к нему, обняла и поцеловала. У него были мягкие нежные губы, которые нерешительно ответили на мой порыв. Но потом он осмелел: я упала навзничь, а Малькамо стал покрывать меня поцелуями. Мы освободились от платьев, которые и так не стесняли движения и соединились, чтобы передать друг к другу частицу тепла.

У него было гибкое, тонкое тело, словно выплавленное из глыбы горького шоколада. И ощущала я его, словно пила этот шоколад, наслаждаясь сладостью соития и горечью расставания.

Каждая его мышца трепетала от восторга, он шептал мне слова на разных языках, а я раскачивалась на волнах наслаждения.

— Полин, Полин, ты чудо! Ты необыкновенная, изумительная женщина! Как я раньше жил без тебя, без твоей улыбки и твоей ласки? Только я увидел тебя, моя жизнь переменилась, в ней появилась любовь!

У него почти не было волос на теле. Мои руки скользили по гладкой коже, и казалось, что вот-вот я сейчас схвачу его всего, и не отпущу, и не отдам, но пальцы разжимались, и опять он ускользал от меня.

В тот самый миг, когда мы достигли вершины, на которой тебе все равно — свалишься ты или останешься на ней до бесконечности, со мной произошло что-то странное: я до умопомрачения испугалась, что он покинет меня, я хотела оставить его в себе навечно, навсегда! Я вцепилась в него, сжала коленями и напряглась. Он не пытался выпростаться — тихо лежал в моих объятьях, не шевелясь. Я потеряла счет времени — неизвестно, сколько продолжались наше слияние: час, два, всю ночь… А когда мы в изнеможении разомкнули объятья, то я поняла: ничего не закончилось. Он всегда будет со мной с этой поры.

Мы лежали и молчали. Я смаковала минуты полного счастья, расслабления и отсутствия тревоги.

Шепот Малькамо нарушил тишину:

— Полин, ты выйдешь за меня замуж? Я буду бороться за свою страну и стану негусом. А ты — царицей.