Дело принципа

– Впрочем, что такое Вена? Имперская столица. Имперская бюрократия. Безумные люди. Культ бумажек, донесений, отношений, рескриптов, указов и всяких руководящих разъяснений. Для венского бюрократа реальности не существует. Бумага – вот его реальность. Написано – Штефанбург, значит – Штефанбург. Тем более если там есть три визы и две печати. Так что вполне возможно, все это действительно сон.

– В каком-то отвлеченном смысле? – вдруг испугалась я. – Вроде испанской классической драмы «Жизнь есть сон»?

– Не только. Хотя и в отвлеченном смысле тоже. В отвлеченном смысле, дорогая Далли, вся наша жизнь есть сон. Юдоль скорбей. А настоящая жизнь будет там, там… – он протянул руку к окну и показал на небо. – Но и в реальном, в простом, в конкретном смысле тоже, – мне показалось, что он мстительно усмехнулся. – Позволю себе откровенность, быть может, неуместную в разговоре с юной барышней. Но уж раз пошли такие вопросы… – и замолчал, словно ожидая приглашения.

– Меня трудно смутить. Вперед! – сказала я.

– Вы только что пеняли мне или судьбе, – зашептал он, – что у нас с вами ничего не вышло. Что вы голая стояли передо мной в комнате, что потом вы звали меня в постель. Да еще по секрету скажу… ведь бедный Петер мне обо всем доносит… что и с Петером у вас ничего не получилось. И вообще, я думаю, что у вас еще были похожие разы, о которых я просто не знаю…

(Да! Да! Конечно! Поцелуи и объятия на лестнице с князем Габриэлем. Я тоже ему в открытую, ясными словами, не говоря уже о поведении, предлагала себя, а он отказался!)

– Но это не потому, что вам попадались робкие или осторожные мужчины. Нет, не потому. И уж конечно не потому, что вы некрасивы и непривлекательны. Вы, конечно, не стандартная красотка с обложки модного журнала, но это ведь и прекрасно! Вы остры, оригинальны, в вас есть какая-то перчинка! – он прищелкнул пальцами. – Это самое главное!

– Так почему же? – спросила я.

– Потому что это вам снилось

, – сверкнув зубами, прошептал Фишер. – Мальчикам снятся такие сны, – прошептал он еще тише, пригнувшись ко мне еще ближе: – что вот он подходит к прекрасной женщине, соблазнительной, зовущей, доступной. Она раскрывает объятия… вот, казалось бы, вот желанный миг, но… но тут наступает, ну, как вам сказать, ну, в общем…

– Понятно, – сказала я, поморщившись. – Feuchte Träume[22]?

– Откуда вы всё знаете? – поморщился он в ответ.

– У меня есть подруги, у подруг есть братья. Вот я, например, единственная дочь, но это редко бывает. Так что пользуюсь рассказами подружек. Им только волю дай, все выболтают. Папа, кстати, тоже единственный сын. У него два старших брата умерли в детстве. Но это ему пошло на пользу – он стал хозяином имения. И мне тоже, без братьев как-то спокойнее в смысле наследства, а?

Я нарочно уводила разговор в сторону.

Но Фишер не поддавался.

– Да, – вздохнул он. – Да, так о чем мы? Да, да! Так вот, в самый решительный момент наступает пробуждение. Ни разу, ни в одном сне, ни одному мальчишке не удавалось овладеть женщиной. Пробуждение всегда наступает за секунду до вожделенного момента. – Он выпрямился, пожал плечами и сказал: – Может быть, у девчонок тоже так. Откуда мне знать?

– У девчонок примерно так же, – сказала я. – Значит, вы мне снились. Я вам тоже. Официанту снимся мы оба. Нам обоим снится официант. И так далее, включая весь Штефанбург. Так что ли?

Фишер молчал. Потом задумчиво кивнул.

– Слишком глубокая и причудливая философия, – сказала я. – Может быть, через сто лет ее примут всерьез. А пока это мне кажется бредом.

– Но это же вы начали разговор о Штефанбурге: есть он или нет? Сон он или явь? Это же вы сами сказали!

– Ах, Фишер! – засмеялась я. – Мало ли что скажет девушка, да еще накануне своего шестнадцатилетия. Простите, но я сказала папе и Грете, что ухожу ненадолго. Жду вас тридцатого мая.

Мама ко мне на день рождения не пришла. Утром я получила записочку с курьером: «Прости меня, доченька. У меня ужасающая мигрень. Мы обязательно увидимся на днях. Но я не могу оторвать головы от подушки. Я тебя целую. Я тебя поздравляю. Я тебя очень люблю».

Конечно, хорошо, что записка была написана человеческими словами. Наверное, она меня и в самом деле любит. Но мне вдруг надоело думать о ней. Я почувствовала усталость от этих отношений. Не злость, не досаду, не обиду, а именно усталость. Смешно, что курьер был первым, кто меня поздравил с днем рождения. Смешно было также, что мама не прислала ни подарочка, ни букетика. Впрочем, может быть, она действительно тяжело болеет уже несколько дней. Почем я знаю, о чем они там говорили с папой? Может быть, она слегла с нервным расстройством. Он мне ничего про это не рассказывал, а я сама решила пока не задавать ему вопросов.

Звонок курьера разбудил папу, и через несколько минут он вошел ко мне в комнату с обещанной камеей в бархатной коробочке, а также с письменным заверением, что картина Артемизии Джентилески «Иаиль» из дедушкиной коллекции отныне принадлежит мне.