Дело всей России

До самого рассвета горела окраинная слобода за Чугуевкой. До рассвета продолжалось тушение пожара. Рядовые из хозяев и отставные казаки, подгоняемые унтер-офицерами, с поразительным безразличием и унынием смотрели на гибель своих и чужих жилищ, пожитков, скарба. Люди ничему не радовались и потому ничем не дорожили.

Салов, бешено размахивая плеткой, носился, как демон, по городку из конца в конец, стращал, пугал, сгонял ленивых таскать ведрами воду. На плацу ставили столбы. Комендант терял голову, думая о том, кого же объявить поджигателями. В поджоге он не сомневался, но не хотел больше терзать и без того истерзанный народ — помнил предостережение отставных казаков. Однако и необнаружение поджигателей грозило коменданту большой бедой — что взбредет в башку Аракчееву?

— Плотину размыло! Низину заливает! — разнеслось по всему Чугуеву.

Новая невзгода на голову коменданту. Плотину не размыло, ее разрушили. Но кто? Аракчеев, несомненно, потребует найти и представить ему и этих преступников. И бог весть что принесет утро...

Утро не принесло ничего отрадного. В комендатуре стало известно о побеге оклемавшихся после зверского наказания шпицрутенами Федора Ветчинкина, Якова Нестерова, Петра Гудза, Прокопия Лестушки, Федора Визира, Марко Кизима, Осипа Челы, Якова Ховша.

— Найти! — сквозь зубы распорядился Аракчеев. — И прямо на плац... На беглецах опробовать надежность веревок... Далеко они не могли скрыться.

Серое сырое утро несло печальный день всему Чугуеву.

С пожарищ, над которыми все еще курились дымки, удушно и тошнотворно несло запахом жженого мяса, не поймешь — скотиньего или человечьего.

Поджигателей и разорителей плотины комендант не обнаружил. Аракчеев на глазах у всех сорвал с Салова эполеты и, обругав самыми последними словами, бросил его под арест в дворцовый погреб со льдом.

Первым желанием Аракчеева было съездить в буйную станицу. Аракчеев вместе со всем штабом помчался в станицу, замыслившую всеобщий побег. Едва поезд выехал на середину моста через Чугуевку, как мост рухнул, мостовинник поплыл по воде. Несколько дрожек слетело в реку, только карета Аракчеева удачно проскочила на ту сторону. Аракчеев рассвирепел еще более. Теперь он сам готов был отдать приказание пожечь непокорный Чугуев, не оставить от него камня на камне. Конная охрана и вымокшие штабисты кое-как переправились через реку.

Поезд черным ураганом понесся по полям, через холмы... А стороной, вдоль дороги, низко над землей летел, должно быть, назобавшийся мертвечины ворон и каркал, и каркал на всю степь...

За четыре часа скачки оставили позади больше полусотни верст. Дорога взметнулась на взгорок, с которого стало видно море бушующего вдали огня. Горела с полуночи опустевшая, покинутая жителями станица.

Аракчеев приказал остановиться. Станица догорала. Не осталось ни одного дома, ни одной хижины, обойденной огнем. В огне погибла вся живность, которую не удалось взять с собою беглецам. Колодцы были разрушены. На обгорелых деревьях висело несколько трупов мужчин и женщин, казненных, нужно полагать, самими разгневанными станичниками за измену общему заговору.

Трудно было не ошалеть от такой поразительной новости — снялись с родного домовища сразу несколько тысяч человек и бросились искать себе другое место под солнцем и, может быть, другую родину.

Карета Аракчеева медленно катилась по пустынной улице между двумя валами огня и дыма. Граф смотрел на разрушение, невольно обращавшее мысль и воображение к страшным временам татаро-монгольских опустошительных набегов, но ничего не отражалось на его прямоугольном, будто из дерева наскоро вытесанном, лице.

— А здесь на самом деле жили люди? — вдруг спросил он у Клейнмихеля, сидевшего с ним в одной карете...

— Значились.

— Надо воротить, а то убегут в Турцию или в Персию, — вяло и равнодушно сказал он. — Но кого послать? Здесь все мошенники, и я не верю в их раскаяние...

— Сделайте предписание графу Витту и отправьте с нарочным, чтобы он выслал надежных людей для нахождения и водворения на прежнее место самовольных бунтовщиков, — подсказал Клейнмихель.

Аракчеев обрадовался такой подсказке: представляется еще одна возможность поставить графа Витта в затруднительное положение. Тут же, среди горящих развалин, он собственноручно написал звучавшую как приказ просьбу графу Витту и снарядил нарочного в Елисаветград.

От станции повернули к Волчанску. И опять, откуда ни возьмись, черный ворон верст семь добровольно сопровождал бешено мчавшийся поезд. Он летел низко над землей и каркал, каркал... Каркал до самой дубовой рощи, что длинной полосой зеленела на холмах.