Дельцы.Том I. Книги I-III

— Ну, что ты, на какомъ находишься градусѣ? — спросилъ его Ермолаевъ, садясь къ нему на кровать: — можешь ты разсуждать о матеріяхъ важныхъ?

— Обо всемъ могу, — выговорилъ съ гримасой Бубликовъ, протягивая въ воздухъ правую руку.

— О Шиллерѣ, о славѣ, о любви? — разсмѣялся Карповъ.

— Именно, — подкрѣпилъ Бубликовъ. — Вы что, Карповъ, на меня, что на дикаго звѣря, взираете! Садитесь… Эхъ, стула-то пѣтъ. Вонъ тамъ, въ углу, табуретъ стоитъ! Très faciunt collegium. Какъ вамъ здѣсь нравится, Карповъ? Всѣ мы здѣсь будемъ…

— Это точно, — подтвердилъ Ермолаевъ.

Бубликовъ говорилъ очень громко, не обращая вниманія на своихъ товарищей по палатѣ. Въ эту минуту всѣ трое спали и всѣ трое лицомъ къ стѣнѣ.

— И общество самое подходящее, — продолжалъ Бубликовъ — единство недуговъ, такъ сказать… тотъ вонъ налѣво — alcoholisraus acutus, этотъ направо — alcoholismus chronicus, а тотъ, у дальней стѣны, только-что освободился отъ моего обиходнаго недуга.

— Отъ delirium tremens? — вставилъ Ермолаевъ.

— Именно. Всѣ стадіи прошли мы вкупѣ. И теперь вотъ мнѣ какъ вольготно здѣсь прохлаждаться. Меня отсюда никакимъ куревомъ не выкуришь.

— Будто-бы, — отозвался Карповъ.

— Куда-же я пойду? — спросилъ Бубликовъ. — Зачѣмъ покину сіе убѣжище? Пустаго мѣста искать! Вотъ и хорошій человѣкъ ко мнѣ зайдетъ. Такъ ли, Антонъ?

— А ты спроси ка, — откликнулся Ермолаевъ, указывая на Карпова: — какимъ прельщеніемъ онъ насъ прельщать хочетъ?

— Хлѣбнымъ виномъ, что-ли? Такъ начальство воспрещаетъ въ храминѣ сей вливать въ утробу свою что-либо, исходящее не изъ латинской кухни.

— Журналъ затѣваетъ!

— Взаправду? — спросилъ Бубликовъ, обращаясь къ Карпову.

— Взаправду, — подтвердилъ тотъ. — Мы вотъ къ вамъ и пріѣхали потолковать…

— Ну, это вы врете, баринъ, — перебилъ Ермолаевъ: — мы къ Бубликову ѣхали вовсе не за тѣмъ. Я думалъ, что онъ еще на первомъ взводѣ…

— А такъ какъ онъ здоровъ, — вскричалъ Карповъ — то почему же намъ не сотворить совѣтъ?

— Сотворимъ, — согласился Бубликовъ: — я этому препятствовать не буду. Други мои милые, мнѣ теперича весь вертоградъ россійской словестности представляется въ аллегорическомъ видѣ. Все идетъ къ тому, чтобъ эту самую аллегорію разыграть какъ можно поуморнѣе. Поэтому, напослѣдяхъ — дерзай! Деньжопки-ли у тебя завелись, просаживай ихъ, не мудрствуя лукаво, во славу россійской словесности. Что изъ этого выйдетъ — намъ все единственно, мы за это отвѣчать не будемъ. Такъ-ли я говорю, милый человѣкъ?

Послѣдній вопросъ относился къ Карпову.

— Да ужь не отложить-ли намъ, въ самомъ дѣлѣ, до другаго раза бесѣду о журналѣ?

Ему сдѣлалось вдругъ неловко, и опять расхолаживающія мысли, какія бродили у него въ головѣ дорогой, начали его безпокоить.

— Зачѣмъ откладывать? — засинѣлъ Бубликовъ: — я въ аллегорическомъ вкусѣ выражаюсь; но въ немъ-то и заключается главный сурьезъ. Вы Антона не слушайте. Онъ теперь предается злѣйшему грѣху: унынію и самогрызенію; а все оттого, что пить разучился.

— Это точно, — подтвердилъ Ермолаевъ.

— Не слушайте вы его, милый человѣкъ, а слушайте собственнаго наитія. Въ васъ молодость дѣйствуетъ, хоша, быть можетъ, вы и считаете себя уже трепаннымъ жизнью!

Идите напроломъ. Раздобудетесь презрѣннаго металла — всаживайте его въ журналъ. Все веселѣе. Тотъ же Антонъ воспрянетъ духомъ и начнетъ такіе артикулы отмахивать, что тѣнь самого Аполлона предстанетъ живою предъ нашими духовными очесами…

Бубликовъ еще долго болталъ. Карповъ почти не слушалъ его. Ермолаевъ не мѣнялъ своего хмураго выраженія. Трое больныхъ проснулись, но не встали съ своихъ кроватей.

— Ба чемъ же стоять? — спросилъ Бубликовъ. — Коли дѣло дѣлать, такъ я здѣсь начну строчить, но для этого нужна смазка. Капиталы имѣются ли у васъ въ настоящую хоть бы минуту?

На этотъ вопросъ Карповъ отвѣтилъ.

— Деньги только обѣщаны.

— Такъ вы, милый человѣкъ, спервоначалу заполучите ихъ и въ наискорѣишемъ времени. Антона я знаю: онъ все благородствомъ чувствъ хочетъ взять, а жрать ему не на что. Оттого онъ и самую эту меланхолію на себя напущаетъ. А нашему брату радужную ассигнацію покажи — ну, и прольется елей, не по любостяжанію, а потому, что мозгами только и можно двигать, когда есть на что манжакать. А я еще экономію здѣсь сдѣлаю, просижу недѣлекъ шесть на пищѣ святаго Антонія.

— Это онъ дѣло говоритъ, — отозвался, наконецъ, Ермолаевъ. — Что безъ пути мы лясы-то точить станемъ. Доставайте денегъ, а тогда и разговоръ пойдетъ. А ты, Бубликовъ, хотя и вылечился — говоришь, а все-же ни съ чѣмъ несообразное болтаешь. Я хотѣлъ у тебя душу отвести, а на меня еще пущее уныніе напало. Едемте, Карповъ.

— Погоди, чайкомъ побалуемся, — удерживалъ Бубликовъ: — и съ архіерейскими сливками.

— На что ты ихъ купишь-то?

— А издатель-то на что?

А у будущаго «издателя» лежала въ портмоне синяя ассигнація.

— Не хочу я чаю. Ѣдемте, Карповъ, — торопилъ Ермолаевъ.

— Какъ же, издатель, — остановилъ Карпова Бубликовъ: — на счетъ презрѣннаго металла?

— Да вотъ заѣду надняхъ, — отвѣтилъ Карповъ нѣсколько даже сконфуженно.

— А теперь-бы малую толику…

— Теперь я самъ на экваторѣ.

— Ну, такъ за вами будетъ!…