Демидов кедр

— Мама умерла, когда я была еще совсем маленькой.

Я хотел утешить ее: ничего, мол, как-нибудь, у меня вон тоже папку убили, а мама болеет, война всем наделала горя, надо крепиться, но тут в класс влетел Петька Сорокин и с криком «Тили-тили тесто — жених и невеста!» подскочил ко мне, выхватил календарик и побежал по проходу к доске.

Светка сперва онемела. Только глядела на Петьку испуганно да глотала ртом воздух, а потом заревела:

— Отдай сейчас же! Отдай!

Я махнул прямо по партам, догнал Петьку, сбил с ног, и мы сцепились. Не знаю, чем бы все кончилось, если бы не подоспел самый старший и сильный в нашем классе детдомовец Толька Силяев — мой защитник и опекун.

— Что?! На Леньку Медведя? — закричал он и отвесил Петьке увесистый подзатыльник.

Когда я с книжечкой в руке вернулся на место, Светка плакала навзрыд.

— Ну чего ревешь! — буркнул я, и Светка вдруг уткнулась в мое плечо и затихла.

В этот день я не оставлял ее одну до конца занятий. А после уроков первым вылетел на улицу, спрятался за тополем и стал ждать.

Детдомовские девчонки вышли на крыльцо одинаковые в своих «фезеушных» ботинках, грубых бумажных чулках и казенных фуфайках, но Светка все равно выделялась — на ней была синяя беретка. На всех красные, а на ней почему-то синяя.

Сейчас-то я знаю, что вышла простая случайность. Попалась такая во время раздачи именно ей. Но в то же время мне почудился в этом особенный смысл. Синий цвет так шел к ее белым косичкам!

— Светка — синяя беретка! — прошептал я и рассмеялся.

Всю ночь мне снился один сон.

Будто рвутся снаряды, гудят сирены, рушатся здания, а мимо них мчится грузовик, который уносит нас со Светкой из этого ада. Навстречу выскакивают немцы, размахивают гранатами, и Светка закрывает глаза руками, плачет. Но я вскидываю автомат, и немцы валятся мешками на дорогу, как в том кино, которое недавно показывали в клубе.

Утром, когда я проснулся, с тоскою подумал: вдруг сегодня в школу придет Степка Хромкин и тогда нас со Светкой рассадят.

И Степка пришел. И занял свое прежнее место, согнав Светку. Она не сопротивлялась и до начала уроков простояла в проходе. А потом пришла Татьяна Борисовна и велела Степке перейти к Ваньке Бурындину и Федьке Сазонову — у них самая широкая парта и можно разместиться втроем, — а Светку посадила снова со мной.

Я видел, Светка обрадовалась, но виду не подала. А едва начался урок, прошуршала чем-то в своей сумке и, глядя в сторону, смущенно сунула в мои колени две конфетки; конфет я не видел давным-давно и удивился, как чуду.

— Это… кому?

— Тебе. Давали вчера на ужин, я две съела, а две оставила, — и покраснела…

Прошло несколько недель. Растаял на улицах снег, зазвенели ручьи, вскрылась река Парабель, стало солнечно и тепло, и мы теперь виделись со Светкой не только в школе, но и на улице.

Мы играли вместе с другими мальчишками и девчонками в мячик, строили на ручьях водяные мельницы. Но Светка больше всего любила сидеть на прогретой солнцем школьной завалинке и молча смотреть на лес, на широкие поля, что начинались сразу за школой. Часами могла сидеть и молчать. Иногда плакала, смахивая слезы ладошкой. А если неожиданно раздавался какой-то шум или грохот, вздрагивала.

Я догадывался, что в такие минуты в ней просыпается ее прошлое, и старался развлечь, как умел.

— Светк, хочешь саранок?

— Хочу-у-у, — тянула она, все еще находясь где-то там, в своей беде, и я брал ее за руку и тянул в лес.

Однажды под выходной я поставил в Забоке силки и поймал куропатку. Это было здорово, и на другой день я позвал Светку к себе домой:

— Мамка такой суп сварила, о-ёй!

Светка вроде и обрадовалась и растерялась. Пошла. Мы сидели за столом, а мать разливала по чашкам суп.

— Охотничек! — хвалила меня. — Весь в батю. Батя-то его был потомственный промысловик.

— А мой папа был инженером, — сказала Светка.

— Знаю, доченька. Ленька про тебя все уши прожужжал, — закивала мать и пригорюнилась. — А вот хлебца-то нет к такому вареву. Худо.

Я шмыгнул носом, а Светка опустила голову и долго не поднимала.

— Ничего, — продолжала мать, — переживем как-нибудь. Лишь бы война поскорее кончилась. А там и вы, глядишь, подрастете, сами начнете жизнь налаживать. Ленька вон пароходами бредит. Смотришь, и вправду когда-нибудь до капитана дорастет. Посадит меня в каюту и увезет в город к самому лучшему врачу. — Она вздохнула и спрятала под фартук свои больные, исковерканные ревматизмом руки.

— А я не хочу капитаном, — сказала Светка, подперев щеку ладошкой. — Я буду сеять хлеб. Много-много хлеба. Чтобы его всем хватало и люди никогда не думали об еде.

Мать тихо всхлипнула.

— Наведывайся к нам почаще, — попросила она. — Всегда будем рады.

Светка стала бывать у нас часто.

Но случилось событие, которое все перевернуло. Зная о болезни матери, брат отца дядя Федя, живший на реке Чулым в деревне Осиновке, все время писал письма и звал нас к себе, а тут вдруг нагрянул в Луговское и, не рассуждая долго, уговорил мать продать дом, взял в узлы пожитки и погрузил на попутный катер.