Демидовский бунт

– Пустили нас по реке на волю божью. Товарищ мой утонул под вечер первого же дня… Скалы у берегов были отвесные, нигде не могли приткнуться, чтобы передохнуть. Плот о камень ударило, перевернуло течением… – Аникей умолк, перекрестил себя торопливо. – Я сильнее был, проскочил те страшные места, и на ночь удавалось хоть как-то пристроиться у боковых камней для отдыха. Бр-р, страх…

– Община ваша на Катуни стоит?

– Нет, на боковушке. Версты за три-четыре будет. Места глухие, потаенные, другим неизвестные… Пойду вновь к общинникам.

Отец Киприан удивился такому решению плотовщика и высказал опасение:

– А ну как второй раз по реке пустят?

– Могут. – Аникей поник головой, лохматой, как у бурого медведя, только что поднявшегося из берлоги после зимней спячки и не причесанного еще теплыми весенними дождями. – Да и к дому возвращаться нет резона – каторга уготована за побег. Знает заводское начальство, что сговаривал я многих уйти в горы. Поостерегутся, подумают, будто ради смущения других возвратился на завод, – помолчал, прикрыл веками воспаленные, в красных прожилках глаза. Губы, обветренные и в трещинках, чуть приметно шевелились, словно Аникей в полусне о чем-то говорил неслышно. Отец Киприан терпеливо ждал, не решаясь прервать чужое раздумье своим предложением идти с ними в неведомое Беловодье. Суеверный страх сдерживал старого монаха: столько было побродимов, согласных искать страну мужицкого счастья, а вот опять один, с отроком: нет Евтихия, нет Добрыни, нет сильной ватаги атамана Чубука… Позовешь этого беглого, а ну как и ему та же участь выпадет? Кто знает, вдруг Господь лишь ему да отроку Илье дозволяет ступить на потаенную, от иных укрытую землю?

– Повалюсь повинной головой общинным старцам в ноги, – решил Аникей. – Авось простят воровство… Упрошу поставить меня молотобойцем при их кузне, тем и кормиться буду.

– Однака кушать пора, – прервал беседу проводник Николка.

Илейка вынул ложки. Обжигаясь, Аникей съел кашу и уснул, едва головой коснулся подсунутого Илейкой свернутого кафтана.

* * *

– Нечистой силе здесь только гулять, – выдохнул отец Киприан за спиной. Илейка, упираясь ногами в выступы, из последних сил поднялся и грудью лег на прохладную, влажную от ночной росы каменную плиту.

– Одолели, не сорвались в преисподнюю, – откликнулся он на слова монаха, с опаской посмотрел вниз – под ними, укрытая облаком водяных брызг, горная речушка с озлобленным шипением прорывалась сквозь холодные и сумрачные теснины: нравом и повадками горная река так схожа со змеею, которая в пору линьки вот так же вползает в тугую расщелину, жмется к шершавым стенам и, обновленная, вылезает из старой шкуры.

Аникей подсадил отца Киприана, после чего за повод с трудом втянул лошадь по крутому, камнями заваленному подъему. За Аникеем поднимался проводник Николка и сердито ворчал в оттопыренные усы:

– Моя тут, однака, никогда не ходил, дорогам не знал такой.

Перед побродимами открылось межгорье, обрамленное по окоему густым сосновым лесом, с маленьким лугом во впадине. Справа, за редкой стеной ельника, зиял речной провал, над верхами елей поднимались горные пологие вершины, с распадками, каменными осыпями и почти отвесными стенами в местах, где земля дала трещины.

– Вот, добрались. – Аникей рукавом вытер широкоскулое лицо и взглядом указал на малоприметное отсюда строение у подножия горы, над которым еле различимо вился сероватый столбик дыма. И больше никаких признаков жизни.

– Кузня у каменщиков там, а жилье укрыто и вовсе невидимо, – пояснил Аникей. – Ну, братья, с богом. Как-то нас встретят…

Силком потянули за собой лошадей: захотели попастись. Из горного многотравья, особенно близ речного обрыва, густо поднимались высоченный конский щавель, отцветающая нежно-белая мальва и ярко-желтая рябинка. Чуть реже попадалась с почти метровыми стволами наперстянка в пожухлых уже соцветиях.

Побродимов приметили, когда до поселка оставалось менее сотни саженей. Из жилищ вышли бородатые седые старцы. В дальней кузне утих звон молота, и два кряжистых мужика, не сняв кожаных передников, в сопровождении посланных за ними отроков спешили к старцам – кто знает, что за народ явился к их тайному жилью?

Увидели монаха-горбуна, согнутого над посохом, – стушевались. Нахмурились, когда распознали Аникея, кулаками подбоченились: неужто терпение их испытывает?

В десяти саженях от старцев Аникей опустился на колени, склонил повинную голову на грудь. Илейка и Николка с лошадьми и Иргизом остались стоять рядом с ним, а отец Киприан подошел к беглым каменщикам один.

– Да благословит Господь ваши жилища, братие, – приветствовал монах и осенил каменщиков и их избы большим крестом, снятым с рясы. Каменщики ответили монаху глубокими поклонами, а в глазах прежнее недоумение – зачем здесь, среди мирских отшельников, отшельник монастырский? Однако поочередно подошли к руке черноризца и приняли благословение.