Демидовы: Столетие побед

Братьев эти претензии возмутили: «…есть ли б совесть имел, то б в челобитной о том и писать стыдился». Некоторое время они молча доходили до белого каления, к августу 1759 года дошли: подали собственную жалобу на Прокофия. Они писали про «коварные ево происки, в которых раздела… действом не оканчивает, и чрез то нас… в разные правителства подсудными учиня, и из нижних правителств в вышние те ж самые дела во аппеляцию перенося, во весь век человеческой в покое не оставит, а чрез то привести во всеконечное нас разорение». Заявляли, что если «коварной вымысел брата нашего Прокофья особливою… к нам беззаступным милостию пресечен не будет, то мы, именованные, не токмо государственной ползе способствовать, но и во весь век наш по совершенном нам разорении никакого покою себе иметь не будем, а имение наше вместо того, чтоб оное употребить в размножение… заводов, все истреблено будет в напрасных тяжбах для единого брата нашего Прокофья душевреднического намерения». Братья просили послать в еще неразделенные имения «надежную персону» и «повелеть при том посланном самою истинною, в чем надлежит, нас розделить». А чтобы «оной раздел наш никаким более от нас прекословием подвержен быть не мог» — «удостоить оной… императорскаго величества конфирмации, чрез что избавить нас раззорения и вечнаго беспокойства» [904].

К челобитной братья приложили обширный, 19 пунктов, экстракт, подробно перечислявший, в чем, по мнению челобитчиков, Прокофий договоренность «не токмо не исполняет, но и ничего братьям своим дать не хочет». Из него узнаём, что в Тулу и Сибирь ордера о разделе движимого имущества не посланы, что на Чугунских заводах раздел идет, но медленно из-за препятствий, чинимых приказчиком старшего брата. Расчетная контора в Москве не учреждена за его же, Прокофьевым, несоглашением. В Сибири дело движется, но поминутно спотыкается. Прокофий просит закрепить за ним леса, данные Петром I его деду, игнорируя тот факт, что они «пожалованы, дабы и другие в тех местах дед наш заводы заводил, которые и заведены, и ему, Прокофью, не достались». Григорий и Никита никак не могут получить согласованное при разделе количество чугуна, Григорий — какие-то «образцы» с «меднокотеленных» фабрик при Невьянском заводе. Не отдают ему и инструменты недействующего Тульского завода. В Петербурге Григорию достался дом, но в нем хранится общее движимое имение. Прокофий делить его не дает и сам не съезжает, хотя имеет в столице собственный дом, сдаваемый внаем. Приказчики не отдают в раздел и находящиеся на Невьянском заводе «башенные двои часы с колоколами». Челобитчики опасаются, как бы «по явной же брата нашего ко интересу склонности (то есть из-за корыстолюбия. —

И. Ю.)…он всего оного себе не захватил» [905]

.

Впрочем, между Никитой и Григорием отношения тоже были не идеальными. Сохранился черновик обширного письма первого второму, страницы которого, несмотря на обволакивающие читателя заверения в приязни и уважении прав («а чтоб тем тронуть вас, и в помышлении моем не имел, да и словесно вам… доносил; на то и вы мне отозвались по-брацки, что по справедливости удоволствие окажете…» [906]), свидетельствуют о непонимании автором (Никитой) действий и помышлений адресата (Григория). Большая часть девятистраничного текста посвящена совершенным пустякам на фоне того, чем уже владеет каждый из братьев: судьбам одной из мельниц и двух крепостных крестьян. Впрочем, напряжение между Никитой и Григорием было все же не столь сильным, как у обоих с Прокофием, — средний и младший друг на друг в казенные учреждения не жаловались. А.С. Черкасова полагает, что кончина в 1761 году Григория способствовала сближению братьев. «Несомненно, — пишет она, — ранняя смерть брата произвела сильное впечатление на живых»; она «повлекла существенные изменения в отношениях старшего и младшего братьев». Насчет впечатления свидетельств не имеем и спорить не станем, а вот в изменении отношений, во всяком случае

существенном,не уверены. Приведенное историком письмо младшего брата старшему от 16 мая 1762 года свидетельствует, что трудности в контактах преодолены не были. Ограничимся фразой, следующей за перечнем возмутивших Никиту действий Прокофия: «К чему причиною, не прогневитесь вы, государь мой, желая не по любви уже братской, но и не по христианской,

особливо меня обидеть и под разными претексты всего отеческого лишить» [907]. Один брат отказывает другому в присутствии у того не только братской любви, но и любви христианской — какое уж тут изменение в отношениях!