Демократизация

Несмотря на признание роли гражданского общества в теории, исследователи все еще не уделяют ему должного внимания в эмпирических исследованиях. Однако они размышляют над взаимосвязью характеристик предыдущего авторитарного режима и вероятности возникновения благоприятной для демократии мобилизации[609]

. Тоталитарные режимы – это режимы, которые, устраняя плюрализм, ставят под удар развитие автономных организаций и сетей, которые могли бы продвигать демократию. Султанистские режимы в силу высокой персонификации власти манипулируют мобилизацией в церемониальных целях посредством окологосударственных групп, тем самым подрывая и подвергая репрессиям любую автономную организацию, которая могла бы поддержать сети сопротивления. Авторитарные режимы, в основном если были установлены в государствах с предыдущим (полу-)демократическим опытом, более всего отличаются наивысшим уровнем массовой мобилизации, а также характеризуются наиболее организованным нелегальным сопротивлением, основанным на нескольких сетях, которые либо предшествовали режиму, либо сформировались позже благодаря более высокой степени плюрализма.

Линц и Степан добавляют еще один идеальный тип режима – посттоталитарный, но он скорее выглядит как промежуточный этап в демократизации тоталитарных режимов, нежели является режимом per se. Два подтипа авторитаризма, не упомянутые этими авторами, также важны для нас: 1) бюрократический авторитаризм, в котором технократическая гражданско-военная элита управляет деполитизацией мобилизованного общества с целью накопления капитала[610]

, и 2) популистский авторитаризм, в условиях которого элиты мобилизуют общество «сверху» для легитимизации режима, одновременно инкорпорируя нижние слои населения. В то время как некоторые страны Южной Америки и Юго-Восточной Азии (Аргентина, Бразилия, Чили, Южная Корея, Тайвань и др.) были под управлением авторитарно-бюрократических режимов, наибольшее распространение в некоторых ближневосточных и североафриканских странах (Египет, Алжир и др.) получил популистский авторитаризм. Линц и Степан выдвинули интересную гипотезу о связи типа недемократического режима и потенциала для возникновения движений, протестов, забастовок и подпольных сетей сопротивления, которые предшествуют либерализации и сопровождают демократизацию. Из данной гипотезы может быть выведено пока еще не вполне развитое объяснение возможных различий в уровнях и скорости возникновения протестов в периоды демократизации.

Линц и Степан[611]

также подчеркивают необходимость принимать во внимание одновременные переходы (например, простые, когда меняется только режим; двойные, когда меняются режим и экономическая система; тройные, когда также меняются и параметры национально-государственного устройства). В этом смысле важно не только то, был ли предыдущий режим авторитарным или тоталитарным, но и был ли он капиталистическим или коммунистическим. Кроме того, в тех случаях, где имеет место тройной транзит, появляется проблема национально-государственного строительства, когда националистические движения мобилизуются во имя конкурирующих представлений о том, кто должны быть демосом

в будущей демократии. Поэтому в то время как в СССР (1991 г.) региональная мобилизация привела к распаду этого политического образования, в Испании она не привела к такому результату. Баскское и каталонское националистические движения подрывали легитимность режима Франсиско Франко, но не были успешными в достижении независимости. Чехословакия (1989–1992 гг.), например, испытала мирный роспуск политии наряду с демократическим и капиталистическим транзитом. Эти изменения могут быть объяснены только переплетением ролей, которые были сыграны элитами старого режима, демократическими элитами, мобилизованными группами и международными воздействиями. В литературе, посвященной социальным движениям, их роль отмечалась при анализе того, как становились более умеренными или радикальными требования автономии/независимости, а также при анализе того, как это способствовало или подвергало риску переход к демократии (см.:[612]).