Демон пустоты

Тонкость восприятия здесь была не нужна – цвета в подпольном казино вызывающе пламенели. Все присутствующие кричали, размахивая сальными и потрепанными купюрами, а около стойки букмекера сцепилась пара кряжистых дедков в тренировочных штанах. Один схватил другого за грудки и что-то кричал очень тонко и быстро, пока противник пытался зацепиться за стену одной рукой. Дед в захвате вяло и пьяно, но целеустремленно бил нападающего по щеке. Небольшая пятнистая собака владельца конторы сидела в углу и неуверенно облаивала игроков. Оставшаяся пятерка любителей ставок наблюдала и подбадривала дерущихся, а букмекер, хорошо спрятавшись в защищенной будке, щурился через окошко. Он поджег сигарету, вставил ее между желтоватых зубов и пошевелил плечами, растягивая спину.

Несколько стульев валялось на полу, темное желтоватое пиво разлилось из кружки, которую уронили дерущиеся. Удивительно, как много грязи может образоваться всего из одной кружки. И все-таки в этой обстановке ощущался странный баланс, определенное умиротворение. Мне было приятно созерцать происходящее. Каждый знал свою роль, каждый занял нужное место.

– Очень красиво, – зачем-то сказал я, и Ча отвесила мне затрещину.

– Еще раз расползешься – скажу учителю! Тебя сюда отправили не за этим, проклятая ты дворняга! Что ты видишь?

– Я вижу фигурки. Я могу стать любой из них, – внезапно осознал я.

Ча снова замахнулась, но потом просто сунула тряпку мне в руки. Ее плоское, круглое лицо с темными внимательными глазами заставляло соответствовать выбранной роли с помощью нескрываемого презрения.

– Ты безнадежен. Добыча демонов пустоты, – фыркнула она.

– Мы же в Наре?

– Мы не в Наре, идиот, – покачала она головой. – Мы в Цзингу-пятнадцать.

– А есть разница?

Из материи можно было соткать что угодно, оказаться где угодно – вот что я чувствовал прямо сейчас. Но разница была. Это Южный Китай со своими порядками, а древняя столица Японии Нара сгинула в прошлом, из которого я ее для себя воссоздавал. Ча только вздохнула и подтолкнула меня вперед.

– Не понимаю, что учитель в тебе нашел. Ты же совершенно точно чокнутый. Чок-ну-тый. Шпион должен менять личины, а не теряться в каждом прохожем, – тихо прошипела она, пользуясь шумом.

Ча – старшая из нас, и мы здесь не напрасно. Я стал вспоминать подробности своей жизни, как вспоминал бы особенности сделки перед встречей с ростовщиком или как готовился бы к экзамену, заставляя забытое оказаться где-то поблизости, под рукой. Мне нужно было их почувствовать, чтобы поступить так, как должен это делать Ко, молодой ученик-шпион. Середина второго тысячелетия предлагает массу возможностей изменить облик, а лично люди встречаются все реже, но наш учитель хотел быть уверен, что мы справимся с любыми обстоятельствами, сможем сыграть любого. Он вел дела со старыми волками, которые ценили личные контакты. Восток расстается с ними сложнее, чем Запад.

Здесь, в Цзингу-15, ставки были прерогативой правительства, а все частные конторы находились вне закона. Ими правила мафия, и с одним из тех, кто, не отсвечивая, зарабатывал на грязных и неказистых точках миллионы, наш учитель хотел встретиться.

Вспомнив все это за счет порицающего лица Ча, я восстановил говорок, глуповатый взгляд, заставил себя отбросить ощущение единства с темнотой – и снова стать человеком. Мельком поймав свое отражение в стекле, я вздрогнул. Неужели это тело – я? Лицо выглядело совершенно не таким, как я себе представлял. Мне уже двадцать семь, но я никак не могу привыкнуть к этому лицу, как будто оно взято взаймы. Я всегда разглядывал себя в зеркале как незнакомца – иногда приятного, иногда совершенно чужого.

Подтирая пиво, я суетился, старательно изображая усердие человека, которому больше нигде не дадут работу. Ча апатично переставила салфетки и ушла на кухню.

Однажды в переулках Нары, на камнях, усыпанных лепестками, я видел дикого оленя. Не знаю, почему, но я был уверен, что он не тронут людской заботой, не испорчен уверенностью в том, что кто-то другой станет его кормить. Влажные глаза оленя обещали, что вскоре он вернется в лес, растворится среди прохладных ветвей. Мы стояли, глядя друг на друга, и в какой-то момент я ощутил, что нет никакой разницы, быть человеком или оленем, что он мог бы быть мной, если бы повернулся невидимый круг, а я мог бы стать им. Мы разошлись бы восвояси на розовых от осыпавшейся сакуры камнях, и никто не заметил бы подмены. В тот момент учитель поймал меня за руку и увел прочь, но часть меня навсегда ускакала в горы вместе с тем животным.