Демонология Агапи

— Да твою ж обледеневшую Кеталопцию с недоумершей аграбией Маттоттены якобы справедливой через Великий Разум и всех демонов рогатых! — выругалась я в бессильной злобе. — Чтоб у вашей Тройки хвосты тугой косой сплелись да крепким узлом зафиксировались!

В сознании раздалось довольное хихиканье, и знакомый голос бабушки Кетсыла доложил:

«Первое желание выполнено!»

При других обстоятельствах я, скорее всего, порадовалась бы заслуженному наказанию моих убийц, но сейчас было не до того. Туша моего палача уже горой возвышалась надо мной, закрывая собой всё, что я могла бы увидеть в последние минуты жизни.

— Чем хвостоплетением заниматься, лучше спаси меня! — прохрипела я, с трудом сдерживая естественное желание всех смертников перед казнью. Не хотелось последние минуты жизни провести в мокрых штанах.

Но вредная Кетсылариха молчала. Должно быть, она решила, что желания будет выполнять на свой вкус и выбор.

— Сучка крашена… — констатировала я и завизжала, почувствовав, как ноги отрываются от поверхности Арены. Усилило панику жуткое протяжное чавканье, с которым где-то рядом распахивалась ненасытная пасть. Все мои намерения погибать с достоинством мгновенно забылись. Визжала я чуть ли не громче всех предыдущих жертв, выражая степень ужаса ругательствами, которые осели в моём словарном запасе за всю жизнь из всех миров.

Однако мой визг и ругательства аппетит монстру не испортили — щупальце с неотвратимостью судьбы тащило меня вверх, к ожидающим очередную порцию смертоносным челюстям.

Вдруг плавная траектория страшного лифта резко изменилась. Конечность, опутавшая меня с ног до головы, с бешеной скоростью заметалась во все стороны, кружа в жутком бессмысленном аттракционе. И если несколько секунд назад я мечтала любым способом выбраться из пут, то теперь я глубже вонзила когти в щупальце, чтобы удержаться и не выскользнуть во время очередного зигзага.

«Хорошо, что я давно не ела», — мелькнула мысль, но помогло мне это мало. Приступ морской болезни добавил остроты ощущений ко всем спецэффектам, переживаемым мною.

Ускоренное движение вверх, рывок вправо, вибрация, резкое падение и мгновенно раскрутившийся захват… Моё пленение закончились тем, что я, скатившись по безжизненной конечности, по инерции, вздымая песок вокруг себя, несколько раз крутанулась заведённой юлой и бессильно завалилась на бок, потеряв сознание.

Как же не хочется выходить из беспамятства, где нет боли и страха, где нет груза ответственности, где великая мать Вселенная принимает тебя такой, какая ты есть. Но жизнь тянет на предназначенный путь, а в бессознательном состоянии его не пройдёшь.

Первое, что почувствовала, — это теплая тяжесть Филькиной тушки на своих ногах. Второе — голоса, чирикающие на непонятном языке. Они эхом метались в сознании, мешая сосредоточиться и усиливая головную боль. Да, третье — это боль. Голова, рука и язык. Понятно было бы, если бы горло саднило — я так визжала, но язык-то почему?

«Филенька…» — ментально потянулась я к фамильяру, не открывая глаз, но продолжить не смогла от пронзившей череп ломоты. Чему там болеть — это же кость?

В ту же секунду кот переместился к моей голове и потерся мордочкой о пульсирующий от боли висок:

— Здесь я, здесь, моя хорошая, — нежно выдохнул в самое ухо. — Как ты?

— Осень похо, но сить надо, — прошепелявила я, едва двигая опухшим языком, чудом помещавшимся во рту, и с трудом приоткрыла глаза.

— Ничего не понял, — замотал головой кот. — Здесь нет осени, у них зима круглогодичная.

Я застонала и прикрыла глаза, сморгнув невольно навернувшиеся слезинки. Говорить не могу, менталить не могу, как общаться теперь? Как рассказать, что у меня острая боль в локте правой руки? Такая, что даже пошевелиться не могу. И голова раскалывается на малюсенькие осколки. Только почему-то мучительно медленно. Как попросить помощи, чтобы избавили от мучений?

— Она сказала, что ей очень плохо, но умирать не собирается, — неточно, но верно по смыслу перевёл кто-то мои слова. Голос был незнакомый. Без тональности и эмоций. Наверное, так мог говорить робот.

— Уверен? — переспросил фамильяр. — А как ты понял?

В ответ едва слышный шорох одежды. Похоже, что собеседник Филиппа равнодушно пожал плечами.

— То то? — спросила я кота, почувствовав, что мне необходимо узнать имя моего переводчика.

Питомец опять потёрся о мою несчастную головушку и виновато прошептал:

— Прости, я не понимаю.

«Так просто: кто это! Что же ты у меня такой недогадливый?» — с отчаянием подумала я. Но тот, о ком я спрашивала, понял. И ответил:

— Твой зверёк называет меня «Инк». Не знаю, что это значит, но не спорю с ним. Пусть будет Инк. Мне всё равно.

Амулет забытья. Так, кажется, говорил Кормак. Именно он делает Инка бесчувственным болваном. Эх, знать бы, где он спрятан. А я сейчас не то что просканировать не могу на предмет зловредного артефакта, но и пошевелиться лишний раз боюсь из-за боли в локте.