День гнева

Синяя, густая, внушительных размеров, блистающая штыками колонна под мерный топот сотен подошв по мостовой приходит в движение и втягивается на Сан-Хосе. Монтолон идет перед строем, испытывая, как всегда при начале боя, странное ощущение — будто все это происходит не с ним и не на самом деле, ибо собственную его волю и какие бы то ни было чувства вытесняет подчинение этому механическому движению, выучке и дисциплине. Однако опасение получить пулю все же присутствует, как он ни старается загнать его куда-нибудь в самый дальний и темный угол сознания.

— Вперед!.. Шире шаг!

Топот подошв становится чаще и заполняет всю улицу. Монтолон слышит за спиной прерывистое, частое дыхание солдат, а впереди — ружейную трескотню тех, кто прикрывает атаку. Глаза его не упускают ни малейшей подробности: он видит валяющиеся на мостовой трупы солдат, кровь, выщербленные картечью и пулями фасады домов, разбитые стекла, ограду парка, чуть дальше, на пересечении с улицей Сан-Андрес, — монастырь Маравильяс, а еще дальше, у ворот Монтелеона, — пушки и суетящихся вокруг них инсургентов. Выстрел — и заряд, свистя над головами, уходит в козырек крыши, обрушивая на французов кирпичную крошку, обломки алебастра, битую черепицу. Вслед за тем от ограды и ворот гремит частая ружейная пальба.

— Шире шаг!

У испанцев нет картечи, радостно догадывается майор. И, полуобернувшись к своим, убеждается, что, хотя выстрелы свалили нескольких солдат, колонна не дрогнула, не замялась и продолжает движение.

— Бегом марш! — кричит майор, готовясь бросить свою колонну в штыки. — Да здравствует император!

— Да здравствует император!

Теперь им конец, проносится в голове у Монтолона, победа у нас в кармане.

* * *

Собрав вокруг себя в патио всех, кого можно, Педро Веларде с обнаженной саблей выводит их на улицу.

— Примкнуть штыки! Вон они идут!

Многие остаются у завала возле ворот, многие стреляют из-за высокой изгороди, и капитану вслед идут пять волонтеров короны и еще полдюжины горожан, среди которых — слесарь Молина и остатки отряда Фернандеса Вильямиля: ювелир Антонио Клаудио Дадина и братья Муньис-Куэто.

— Не пропустим их! — кричит охрипший от ярости и пороховой гари Веларде. — Ни пяди земли лягушатникам! Слышите?! Да здравствует Испания!

В трескотне беспорядочной стрельбы отряд усиливается людьми из партии Космэ де Моры, нестройной толпой отступивших из дома на углу Сан-Андреса — того самого дома, который недавно взяли штурмом, — и одиночными горожанами: студентом Хосе Гутьерресом, цирюльником Мартином де Ларреа и его учеником Фелипе Баррио, наборщиком Гомесом Пастраной, доном Курро Гарсией и юным Франсиско Уэртасом де Вальехо, добравшимися сюда от монастыря Маравильяс. И вокруг пушек собираются, считая артиллеристов, человек пятьдесят, и среди них, разумеется, Рамона Гарсия Санчес, ни на шаг не отходящая от капитана Даоиса, а также Клара дель Рей с мужем и сыновьями.

— Держись! Держись! Готовь ножи! Пойдем врукопашную!

Люди жмутся друг к другу, облепляют пушки на радость французским фузилерам, на выбор бьющим с крыш и из-за углов. Так получает пулю в ногу юная Бенита Пастрана, которая несколько дней спустя умрет от заражения крови. Ранены поденщик Мануэль Ильина, 16 лет, солдат-астуриец из батальона волонтеров короны Антонио Лопес Суарес, 22, и пильщик Антонио Матарранс-и-Сакристан — 34 лет.