День гнева

Огорчал узкий обзор из верхних бойниц. На боевом ходе стены Михайло терял ощущение господства над землёй, оказываясь в положении хозяина наглухо запертого дома, в чьём огороде безнаказанно бесчинствуют воры. А деревянные смотровые площадки простреливались снизу. В случае приступа надёжней подошвенные бойницы, Дорофей — или Богородица — недаром призывали поместить туда убойную Трескотуху.

Служить под началом Хворостинина было нелегко, но Михайле и это нравилось: не в цацки собрались играть. Если Иван Петрович Шуйский, по замечанию современника, «пользовался уважением по своему уму, то Хворостинин — по телесной и нравственной силе». А от других он требовал если не телесной, то нравственной стойкости. Едва не повесил двух стрельцов, продавших ловкачам посадским брус, предназначенный для стен. Возле военного хозяйства пытались нажиться многие, даже стрелецкие десятники, то приносившие сторожам хмельное, запрещённое к продаже, то отпускавшие подчинённых в самоволку за мзду. Разжалование, лишение хлебного довольствия, отсидки в башенных подвалах сыпались первое время часто, щедро, Михайло от начальника не отставал, покуда не навели военный порядок. Потом уж к порядку призвал Баторий.

Вражеские разъезды появились в пределах выстрела двадцать шестого августа. Венгры пытались поставить лагерь на берегу Псковы, выше Михайловской и Гремячей башен, перекрыв её течение. Но мощные орудия с верхних раскатов изгвоздали ядрами кусок долинки, облюбованный гостями. Те убедились, что ни пожить спокойно, ни на приступ отсюда пойти нельзя, не говоря о подкопах. Слишком было голо, а возле синего русла была пристреляна каждая блёкло-зелёная куртинка. Обойдя междуречье, они остановились на берегу Великой, прямо перед Покровской башней. Остальное войско расположилось на дальних подступах, убедившись в дальнобойности псковских пушек.

Казаки Миши Черкашенина, совершавшие смелые до наглости вылазки, доложили, что противник не обложил город вкруговую, а сосредоточился против стены Окольного, между всхолмлениями междуречья Великой и Псковы. На левом крыле, у Великой, венгерская пехота; в центре, огородившись тремя рядами телег, поляки; литовские шатры и коновязи — на склоне к реке Пскове. Разъезды станут рыскать по долинам, и всё же водный путь к Новгороду и Москве остался приоткрытым.

9

При внешнем огляде псковские стены отнюдь не производили того впечатления непрочности, ломкости известкового материала, которое преследовало защитников. Не говоря о величине города — больше Парижа, по оценке короля Стефана. Со стороны Великой и Псковы он выглядел и вовсе неприступным. Но и в напольной части, с опушек леса, прикрывавшего королевский лагерь, стена и башни Окольного возвышались над можжевеловыми холмами словно не рукотворное, а неколебимое природное образование. Баторий знал, как обманчиво это обличье всякой умело построенной крепости, её уязвимость определяется простым расчётом, запасами лопат и пороха. У нападающих его должно быть на порядок больше, чем у защитников.

Всё получилось наоборот. Сперва хвалёная литовская разведка убедила его, будто в Пскове пушек мало, много увезено в Москву и Новгород, а большая часть закупленных в Империи тяжёлых орудий затоплена в озёрах. Что-то и было затоплено в прошлом году, воеводы не знали, куда двинутся отряды Кмиты, и слепо исполнили наказ царя. А в Новгород и Старицу везли орудия именно потому, что в Пскове появился избыток. Всю зиму во Псков возили порох, как выяснилось из опросов пленных. У воевод всего вдоволь, согласно отвечали они.

А королевские подскарбии сложили запасы пороха в городке Сузе, приставили к нему пьяниц и дуроломов, и накануне похода склады взорвались. Выяснить, приложила ли своё огниво московская тайная служба, не удалось, да и без толку. Подскарбии клялись, что восстановят потерю, но не сумели ни заготовить достаточно, ни сплавить по рекам. Порох — соль войны — приходилось беречь как раз тогда, когда надо тратить его со щедрым азартом игрока.

О численности псковского гарнизона сведения темны, неутешительны. Те же литовские шпеги насчитывали тысячи три-четыре конных детей боярских и шесть тысяч стрельцов. Позже были получены сведения о двенадцати тысячах, конных и пеших. Прибавить горожан — получится до пятидесяти тысяч. Вся королевская армия насчитывала сорок семь тысяч, но положиться при штурме и осадных работах Стефан мог тысяч на двенадцать испытанных, наёмных пехотинцев. Он с запоздалым возмущением пенял Замойскому, что все деньги следовало потратить на пехоту. У них всё чаще возникали несогласия — отдалённый признак военных неудач. Началось с устройства лагеря.