День гнева

Однажды едва не захлебнулась. Бешено ветреной октябрьской ночью вдруг стали умирать — четверо раненых, двое недужных. Потребовался священник, да не один. На краю последнего обрыва людям нужен не только елей соборования, но и неторопливое напутствие, и укрепление в нестойкой надежде на воскресение. При самой глубокой вере в сознании, ослабленном страданием, всплывает вечное сомнение: что, если наплывающая чернота — навеки?.. Сёстры без надзирательницы потерялись, наглупили, не вдруг послали по приходам, не дали сопровождающих по ночному городу. Ещё и в церковь поспешить за прежде освящёнными дарами, всё — в неприличной суете. Ксюша ночевала в келейке при больнице, но разбудили её не сразу, посовестились, неразумные. Смерть приступала трудно. Только перед рассветом обречённые стали отходить, каждый наособицу, по своим ранам и грехам. Один — корчась от жжения в утробе, изблёвывая желчь, другой — задыхаясь, хватая воздух пепельными губами и трепеща языком, словно жабрами, третий — в беспамятной агонии, редеющими вздохами задерживая уже ненужный воздух, жутко и жалостливо на посторонний взгляд, в то время как душа его уже протискивалась по длинной пещере к несказанному свету, к Вопрошающему: как жил, сын блудный?.. На этого последнего Ксюша смотрела без сокрушения, как подобает христианке, благодаря Господа за то, что всякому страданию положен земной предел. Вдруг укололо: что, если и Михайло — так же, у неё на глазах? И не вернёшь, не удержишь, невзирая ни на какие обеты? Такой возмущённый всплеск любви и жадности к простым житейским радостям, доступным любой посадской жёнке, взнялся до горлышка её, таким бесстыдным влажным жаром окатило, что не сдержалась, бросилась к Михайле. Кинулась мысленно, а внешне — степенно двинулась от двери к двери, проверяя ночной порядок, у каждой приостанавливаясь, вслушиваясь в сонные стенания и призывы к сестре милосердной, к матери или избавительнице-смерти. Да, смерть приходит не по призыву, а в избранные ночи, как полагают учёные-лекари, под действием таинственных возмущений в недрах земных и звёздном небе. Священники же, столь же часто наблюдающие смерть, увязывают такие ночи со святыми и архангелом Михаилом... Попеняв сёстрам за небрежение, чего они заслуживали и ждали, Ксюша одна зашла в палату к Монастырёву.

Она почти опустела. У дальней стены двое выздоравливающих крепко спали, отворотившись. Михайло смотрел на свечку в Ксюшиной руке расширенными, к самому худшему готовыми очами. Он ей напомнил оленя, попавшего в петлю, только что осознавшего свою безнадёжность. От раненых не скроешь суеты вокруг умирающих, они угадывают подробности, недоступные здоровым. И примеряют на себя все эти хлопоты и муки.

— Что ты, что ты, — выдохнула Ксюша. — Господь милостив. Немец надеется.

Михайло расслабился и усмехнулся. В сердечном нетерпении она проговорилась как раз о том, что все скрывали от него: странное состояние Михайлы немец объяснял внутренним разрастанием отёка или опухоли, её давлением на мозг, святая святых человеческой плоти, и, полагают некоторые, местоположение души. Другие — большинство — помещают душу в сердце... Если отёк рассосётся, Михайло выживет. Но время для рассасывания прошло, болезнь усугублялась, с каждой неделей надежда немца иссякала. Ксюша не верила в немецкую науку, верила в Божий Промысел, что и спасало от отчаяния. Такие вдохновенные молитвы, что возносились ежевечерне за Михайлу, не могли не пронзить сердца Божьей Матери. Ксюша присела возле ложа и, нарушая все уставы, сжала его виски ладонями.

Так лечат и неисцельные болезни. Живая сила между ладонями пронизывает больную плоть, все её волоконца и сосуды, удерживающие душу, внушает волю к выздоровлению. Святые наложением рук творили чудеса, Ксюша надеялась на маленькое чудо.

Чем глубже любовь к больному и чище помыслы, тем верней исцеление. Ксюша была уверена, что все её помыслы чисты... Но стоило ладоням коснуться горячих висков Михайлы с жёсткими кудельками, отросшими со дня ранения, как нежная иголочка проникла в сердце Ксюши, и брызнул из острия тонкий бесовский яд, взмутивший мысли и желания, и заболело одно неисполнимое: припасть ещё и губами ко лбу, подернутому потным бисером, выпуклому, как у норовистого, но добродушного телёнка. Взгляд женский острей мужского пронизывает цветное оперение избранника, зато и сердце легче мирится с недостатками. В Михайле Ксюшу привлекал отнюдь не гибкий или глубокий ум, вообще — не ум, а чистая, здоровая натура «витязя» в самом простонародном понимании. Она угадывала-вспоминала этот сказочный, прилетевший из детства образ, всматриваясь в глаза любимого, как в выставленные весной окошки: ни пыль, ни копоть, ни талые потеки не мешают заглянуть в самую глубину светёлки. Но то, что высветил там лучик любви и любопытства, наполнило её отчаянием: всё это безумно, радостно желанное было не для неё!

Тихим голосом, звучавшим убедительнее всех запретов, Михайло приказал:

— Поцелуй меня, Ксюша.