День гнева

Арсений потянул на голову широкий ворот куртки, не разлепляя глаз. Многоголосый вопль не сразу проник в сознание. Страшное множество людей роилось, бегало по берегу и наплавному мосту через Ловать. Солнце уже рассеяло туман, Неупокоя охватил заполох хозяйки, проспавшей и время дойки, и рожок пастуха. Игнатий усмешливо щурился на противоположный берег.

Там, в развороченном чреве горы, безумствовал жёлтый, гнойного цвета огонь. Казалось, венгры извлекли его из преисподней. Да так и было, ибо пороховое зелье освобождает силу подземную, более опасную для человека, чем думали алхимики-изобретатели. Жар взрыва одолел и сырость, и известковистую залежалость брёвен у основания стены, в считанные мгновения обуглив очаг пожара. Далее ветер, возникший на перепаде тепла и холода, раздул и понёс искристую струю на деревянный палисад. Затлела кровля.

Такая же безмысленная, огневая сила устремила людей из королевского лагеря навстречу гари, к крепости, готовой пасть. К победе и добыче. Живее всех седлали коней поляки, за ними поспешали литовские гайдуки и пешие наёмники. Наплавной мост качался и играл. С него в обход озера, обмелевшего после разрушения плотины, вела уже натоптанная тропа — к мосткам, за ночь построенным венграми короля.

   — Видно, и мне бежать, — вздохнул Неупокой.

   — Кому, как не тебе, — многозначительно недосказал вероучитель.

С озёрной луговины во всём ужасном великолепии открылся взорванный подкоп. Глыбы дёрна вперемешку с валунами расшвыряло по склону. В нём обнажилась часть основания стены и ближней башни. Брёвна охватил глубокий и подвижный пал. Ветер нёс горькую травную гарь. Так пахнет после уборки репы, когда крестьяне жгут заражённую ботву. В болотистых лужках по краю озера, заросших изжелта-зелёной пушицей и камышами, тонули сходни кладок, размётанных ночными ядрами. Справа от сходен ровно, как заготовленные брёвнышки, лежали двенадцать трупов.

Их стукнуло в траншее в разгар работы. Теперь венгерские пушкари отыгрывались на русских, пытавшихся тушить пожар. Пищали, пушки гремели из-за озера без передышки, ловя сквозь дым всякое шевеление на стене. Снизу казалось, что там всё перекорёжено, а люди перемолоты железом, но вдруг в логово огненных, судорожных змей рушилась тачка земли, бадейка воды взрывалась грязным паром, и часто следом — мёртвая оболочка человека, тоже гасившая пламя уже не нужными для жизни соками и кровью. Крепость на выстрелы почти не огрызалась — все заняты. Но вот зарычали мощные стволы больверка, венгерским пушкарям пришлось менять позицию.

Существовал манёвр, ещё под Полоцком опробованный венграми: штурм сквозь пламя. Следовало дождаться хотя бы оседания стены. Пока она воздымалась огненным хребтом. Всё-таки Барнемисса решил рискнуть, сбил небольшой отряд. Иные нагрузились мешками с порохом — подкормить огонь. На перемычке между рекой и озером, неподалёку от обезлюдевших траншей Замойского, сосредоточились две сотни конных поляков. Они подбадривали венгров, готовясь отсечь русских, буде решатся на вылазку. Дым всё гуще заволакивал подножие вала. В этом туманно-огнистом провале один за другим пропадали стройные колеты венгров с блистающими наплечниками.

Поляки вслушивались в долетевший оттуда шум: шорох и треск гигантского костра, взрывчатое шипение воды и вздохи оседавших брёвен. Венгры пропали, будто угорели. Польский ротмистр без толку тревожил коня, нервным галопом пролетал вдоль озера почти до места, где стояли Неупокой с Игнатием. Тот осклабился:

   — Так и дурная малжонка гоняет мужа без причин, бо у неё свербит!

Из дыма вырвался грозно-рыдающий вой, каким московиты взбадривали себя на вылазку. С десяток венгров покатились, оскользаясь и дымя, в болото. Измаявшийся ротмистр выхватил саблю, поляки кинулись за ним, смешались и затолкались на узком присклоновом лужке, самые сильные кони рванули вверх, срываясь торопливыми копытами, хватая друг друга за холки, сшибаясь крупами. Но через сотню шагов установился естественный порядок, описанный циничным Макиавелли: «Смелые понукают, робкие невольно одерживают коней, из-за чего толпа растягивается в боевой строй...» Только напрасно робкие одерживали, смелые горячили. Хорошо, в дыму своих не порубили. Русские лишь давали знать своим, с башен на стены, что начался приступ.

Уцелевшие венгры вернулись в свои траншеи, поляки — в лагерь. Огонь разгорится, рассудил Барнемисса, русские сами сдадутся... Потянулись часы перестрелки, расчётливого ожидания, скрытого дымом героизма и нетерпеливых, сердитых молений: одни просили у Господа дождя, другие — сухого ветра.

Приезжали король и Замойский, с необоримым злорадством, не признаваясь самому себе, следивший за умиранием огня. Московиты, рассказывал он приближённым, привычны к пожарам. Их столица каждые десять лет от грошовой свечки сгорает. Помешать тушению может только прицельный обстрел.

В сумерках оранжевые змеи зашевелились живее. Королевские венгры вновь приготовились к приступу. Но Замойский, скрывая равнодушную ухмылку, вернулся в свой лагерь и приказал ускорить земляные работы перед больверком.