День гнева. Повести

— Скорее всего, они навестили квартиру днем, в твое отсутствие, — предположил Казарян.

— Все может быть, — без энтузиазма согласился Смирнов, а Алик оскорбленно заметил:

— Так уж и навестили! У меня замки западногерманские, с секретом…

— Хи-хи, — прокомментировал это заявление Казарян.

— Что — «хи-хи»? — злобно вопросил Алик.

— «Хи-хи» это, мой друг, означает, что для такой команды, которая там орудовала, твой западногерманский замок — и хиханьки, и хаханьки. Я понятно излагаю? — Казарян тоже встал и потянулся: после футбола нетренированные мышцы затекли. Алик спросил снизу, с травы:

— Ребята, а дубинка эта где?

Казарян подошел к своей куртке, временно изображавшей стойку футбольных ворот, поднял ее, нашарил в кармане дубинку и кинул ее Алику. Тот поймал ее и, рассматривая, ликовал, как дитя:

— Изящная какая вещь!

— Слава Богу, что эта изящная вещь не соединилась с темечком уважаемого Александра Ивановича Смирнова, — заметил Казарян.

— Да, об этом я как-то не подумал. Но все равно — прикладистая штучка. — Алик вскочил и замахнулся дубинкой на Казаряна. — Ну, держись!

Казарян присел от неожиданности, но тут же выпрямился и, злясь на себя, все презрение вылил на Алика:

— Дурак ты, боцман, и шутки твои дурацкие.

— Ничего, паренек, это оперативнику пугаться не положено, а кинорежиссеру — можно! — успокоил его Алик и — Смирнову: — Саша, подари ее мне.

— Она и так твоя, в твоей квартире найдена.

Потом обедали на маленькой террасе. И опять было хорошо, даже замечательно. Добивая «Эчмиадзинское», вспоминали былое. В связи с истечением срока давности мужская часть позволяла себе воспоминания несколько двусмысленные. Варвара великодушно посмеивалась, а Галочка смущалась, застенчиво прыская. Роль у нее сегодня такая была — пай-девочки.

Часов в шесть «налетчики» стали собираться домой. Собрались и потянулись к машине, и тут Алик умильно заканючил:

— Варь, можно я с ними поеду?

— Тебе же завтра на телевидение только во второй половине дня! — возмутилась Варвара. — Мне, ты думаешь, здесь одной очень интересно?

— Ну, ты пойми, мне на записи нужно быть свеженьким, как огурчик! Какой я после рейсовых автобусов буду?! Я же старый, Варвара! — заныл Алик.

— А твой автомобиль где? — поинтересовался Смирнов.

— Он его Нюшке отдал, — объяснила положение дел Варвара.

— Так Нюшка в отпуске!

— А ему лень. Ему все лень. На стоянку съездить, машину водить… — Варвара махнула рукой и отправилась к заревевшей вдруг Ксюшке, которая, видимо, не хотела, чтобы уезжали эти беспрерывно и громко говорящие люди.

— Варь, ну, как? — опять заныл Алик.

— Да убирайся ты с глаз моих долой! — решила Варвара.

Алик кинулся в помещение — переодеваться.

Только помахав ручкой через заднее стекло уплывающему назад забору, за которым, провожая их, стояли Варвара и Ксюшка, он вздохнул освобожденно:

— Ну, все!

— Трусливый раб, замыслил я побег, — как всегда цитатой оценил происходящее Казарян, сидевший рядом с шофером Галочкой. — К соньке тянет… — признался он, зевнув.

— Так вы поспите! — предложила Галочка. — Пока в придорожные кусты не тянет.

— Сейчас заснем, — пообещал Смирнов. — Алька, пока Нюшка в отъезде, дай мне машину, а? А то надоело на кривой ноге пешком передвигаться.

— У тебя права с собой?

— У меня всегда все документы с собой, — нравоучительно ответил Смирнов.

— Раз ты у нас такой молодец, завтра обязательно на тебя доверенность оформим, — пообещал Алик.

— Мешаете спать, пацаны, — глухо проворчал с переднего сиденья Казарян. Галочка успокаивающе запела:

— Спи, моя радость, усни…

Они и заснули.

Галочка заблудилась в обильно разветвляющихся солидных военных дорогах и выбралась на Ярославское шоссе аж почти у Загорска. Выбралась и наддала.

— Где мы? — хрипло осведомился проснувшийся от перемены скорости Смирнов.

— У Загорска, — раздраженно ответила Галочка.

— Мы что, в Ярославль помчались?

— Да заблудилась я немного, Александр Иванович, — призналась Галочка, — теперь наверстываю.

— А, ну, тогда давай, — Смирнов опять пристроился поспать, но уже не спалось. Стал смотреть. Первый по-настоящему европейский бан при Москве, и поэтому Галочка без напряжения держала сто двадцать — сто тридцать. Без напряжения и с острым удовольствием. Мчались назад неразличимые леса, как забор, выстраивались километровые столбы, жалобно-однообразно звенел рассекаемый воздух. Проскочили мост — поворот на Пушкино, и Смирнов попросил:

— Сейчас бабы местные с цветами будут. Ты останови, Галина.

Бабы были всякие: с огурцами, с помидорами и с цветами, конечно. Галина остановила.

— Армянин, дай выйти, — потребовал Смирнов и толкнул Казаряна в спину.

— Черти тебя носят! — застонал Казарян и, ничего не соображая, вылез из машины.

Вылез и Смирнов. Долго прицеливался, долго приценивался. У интеллигентной старушки купил букет роз и вернулся на свое место.

— Все? — ненавистно осведомился тоже усевшийся Казарян.

— Не все, — огорчил его Смирнов и протянул букет Галочке. — Тебе, Галина. За храбрость.