День, когда мы будем вместе

– Отпустите его домой. У меня нет к нему вопросов, – сказал я.

Перчатников едва ли не орал, выпроваживая гостя, который на выходе поклонился мне.

Я поднялся и начал ходить по кабинету. Хозяин молча наблюдал за мной какое-то время, а потом произнес почти что задушевно:

– Тимофей Бенедиктович, а ведь это были в ы.

Что-то, видимо, произошло со мной, потому что я практически никак не отреагировал на эти его слова, продолжая бездумно ходить по кабинету.

– Я вас ни в чем не обвиняю, – продолжал профессор все также мягко, если вообще можно говорить мягко и задушевно голосом, которым сподручнее всего чертей гонять, – не обвиняю, и та половая связь если и имеет отношение к трагедии с Агнешкой, то очень далекое. И так как…

– Прекратите! – сказал я на удивление ровным голосом. – Прекратите меня увещевать. Это был не я.

– А кто? – настойчиво вопросил Перчатников.

– Из мужчин там еще были пан Гжегош и Пламен, бармен, – сказал я. – Попробуйте допросить их.

– А-а! – ответил, скривившись, Перчатников. – Они скажут то же самое, что и вы: не я. И потом – все это второстепенно, потому что смерть Агнешки наступила от естественных причин, поэтому даже следствие не обратило особого внимания на половой контакт. Что бы оно могло предъявить тому неизвестному мужчине, обвинения в ч е м?

Он все сильнее расходился, все чеканнее формулировал свои мысли, но я уже слушал его вполуха. Я ставил на пана Гжегоша. Пламен здесь не проходил – в двадцать лет не заботятся о контрацепции. Я душил ее трижды, и всякий раз волна наслаждения была выше и мощнее. И после этого она была жива-здорова. Но вот пришел пан Гжегош и хирургически безупречно в с к р ы л ее, а через несколько часов Агнешки не стало. Есть ли здесь причинно-следственная связь? Ровным счетом никакой, кроме половой… Помнится, как-то вчетвером мы были в верхнем баре у Веселины, погода испортилась, второй день шел нудный дождь, мы разожгли камин и сидели напротив, любуясь страстной пляской огня, и я спросил теперь уж и не помню, в связи с чем: «Агнешка – это ягненок, овечка?» Я ожидал немедленных шуток и от Лидии, и от пана Гжегоша, да и от самой Агнешки, но странно сосредоточенное молчание было мне ответом. Лишь Лидия быстро глянула на меня, потом на Агнешку и потянулась к бокалу, будто хотела запить какую-то горечь. Агнешка же все это время шурудила кочергой в каминной топке и, возможно, даже и не слышала моего вопроса. Пан Гжегош, следом за Лидией потянувшийся к своему стакану (мы с ним пили виски, а женщины – вино), прервал, наконец, неловкую тишину. Откинувшись в кресле и разглядывая янтарный напиток, приобретший вблизи камина красноватый оттенок, он сказал: «Да, ягненок. А г н е ц б о ж и й».

– У меня есть подозрение, что это был пан Гжегош, – сказал я, возвращаясь в разговор, хотя говорить-то мне как раз и не хотелось. Мне вообще ничего не хотелось. Я был человеком без желаний. – Мальчишка Пламен едва ли носил с собой презерватив – тогда о СПИДе еще и речи не шло. Хотя она иногда общалась с парнем, они ведь были ровесниками. А он готов был море переплыть ради нее. Он специально готовил для нас такие блюда, которых не было в меню. Но это не он. Здесь опыт, выдержка, основательность, и все это указывает на пана Гжегоша.

– Или на в а с, – вырвалось невольно у профессора, потому что в следующий миг он театрально прикрыл рот ладонью, опасаясь взрыва с моей стороны, однако взрыва не последовало. Тумблер активности во мне был переведен в положение «замедленная реакция», и через секунду-другую я спросил, не выказывая особого интереса к ответу:

– Скажите, профессор, почему вам хочется, чтобы это был я?

– Это бы многое объяснило в вашем поведении и даже в стиле жизни, – охотно ответил Перчатников. – Вы будто хотите что-то забыть, что-то выдрать из себя, а ничего путного не выходит: это «что-то» уже вошло в вашу кровь и плоть. Почему вы не женились? Не трудитесь отвечать, я сам вам могу ответить. Потому что все в вас было заполнено одним образом, и этот образ вцепился в вас в прямом смысле м е р т в о й хваткой. Признайтесь: вы ведь боитесь встречи с ней? Но чтобы этот страх не был заметен, вы встали в позу Фомы неверующего. Не верите, так зачем приехали? Не верите, а чего-то со страхом ждете! Вы ведь по всем статьям супермен, горы могли бы свернуть, а с маленькой заковыкой в душе и не справились. Почему вы молчите? Говорите, Тимофей Бенедиктович, говорите! Со словами болезнь из души выходит.

– Да нет у меня никакой болезни в душе, леший вас забери! – как-то странно выругался я. – То есть, душа у меня действительно неспокойна, но это нормально: она на то и душа, чтобы быть неспокойной. Но в другом с вами соглашусь – насчет страха… Я не верю во встречу и в то же время боюсь ее.

– Вот видите – не верите, а боитесь! – обрадовано произнес Перчатников. – Это подсознание, Тимофей Бенедиктович, а с ним не договоришься. Скажу откровенно: мы тоже пребываем в напряжении. У нас есть положительный результат, пока вроде все идет хорошо, но кто знает, что будет через год…