День, когда мы будем вместе

Писалось мне тяжело, потому что голова была постоянно занята склокой между доводами «за» и доводами «против». Я дважды смывал уже написанное, и если в первый раз было ясно, почему, то во второй раз я не понял сам себя. И все же Агнешка, несмотря ни на что, потихоньку проявлялась на холсте, и, кажется, в том виде, который неясно маячил передо мной. И вот тут в какой-то момент меня словно осенило! Я вдруг понял, почему мне теперь так трудно писать Агнешку – потому, что со временем черты ее лица и весь ее образ не то, чтобы стерлись, но как-то затуманились в моей памяти. Именно в этом крылась причина всех моих творческих мытарств: я просто не хотел признаваться себе в том, что уже плохо помнил ее, и потому старался придумать новую Агнешку, в которой от той, прежней было не больше половины… И все же я был уверен, что будь у меня возможность в н о в ь ее увидеть живой хотя бы мельком, то я бы тотчас восстановил ее облик в мельчайших деталях.

Один раз меня навестил Антип. Он принес CD с записью выступления Коулмена Хокинса и Роя Элдриджа в чикагском «Оперном доме» (Opera House) в 1957 году, где им подыгрывали помимо прочих Стэн Гете, Оскар Питерсон и Лестер Янг. Несколько дней назад я пожалел, что в его коллекции нет этого диска, и на тебе – он его раздобыл и, скромно потупив взор, молча вручил мне. Я сейчас же поставил диск на антиповский же проигрыватель, посчитав, что заслужил небольшой перерыв.

Антип, увидев мольберт, спросил, можно ли взглянуть на картину, и я ответил: герою, совершившему подвиг, можно все, хотя смотреть там пока особо нечего. Он осторожно приблизился к холсту, постоял, откинув голову, затем отошел чуть в сторону, прищурился и поинтересовался, как будет называться картина?

– А г н е ц б о ж и й, – ответил я.

– Но она здесь выглядит иначе, чем на фотографии и на вашей прежней картине, – констатировал он. Этот скорбный взгляд – вы видели его у нее или сами нафантазировали?

– Видел, – соврал я. – Однажды она задумалась, вот тогда у нее и был такой взгляд – какую-то долю секунды.

В этот момент Хокинс и Элдридж исполняли «Time in my hands», и я вообразил, как было бы здорово, коли время действительно могло быть в чьих-то руках – например, в моих…

– Да, сказал Антип, – шлепнув себя по лбу, – чуть не забыл – профессор Перчатников вчера говорил с индусом и пригласил их на вторник. Они прилетят в полдень.

– Ну, Антиб-б Илларионович, мне тут с вами скоро не рассчитаться, – восхищенно произнес я. – И что – Перчатников сразу согласился?

– Нет, сказал Антип, – почесав нос. – Пришлось с ним поработать.

Я достал бутылку, хотя зарекся пить в те дни, пока писал, и мы приняли по дозе, более приличествовавшей двум монашкам, пригубившим малую толику перед отходом ко сну. Антип сидел как на иголках: вставал, подходил к холсту, топтался перед ним какое-то время и снова садился, несколько раз порывался что-то сказать, но в последний момент откладывал сообщение… Я спросил, не беспокоит ли его что-нибудь, и он тогда только решился. Беспокоит, подтвердил он. Ваша встреча с индусом беспокоит. То есть, не только с самим индусом, а с его женой.

– Вы понимаете, насколько деликатно вам придется вести себя? Профессор представит вас им, как своего коллегу… ну, он объяснит все завтра сам.

– Вы хотите сказать, что я буду исполнять в этой сцене у фонтана роль профессора-психоаналитика?

– Да, – кивнул Антип, проигнорировав мою иронию, – насколько я понял, в вашей роли не больше десятка слов, но вам придется выучить их наизусть. Особенно те места, где вы молчите, – не преминул он ответить мне колкостью.

После его ухода я, увы, не смог продолжить работу. Относясь не очень серьезно к перспективе встречи с в о з в р а щ е н к о й, как попросту назвал ее Антип, я пребывал в некотором смятении духа. Скепсиса теперь во мне поубавилось, да веры покуда не прибыло, но через три дня я должен буду либо поверить и м, либо лишить Агнешку хотя бы призрачного шанса.

Не сказав никому ничего, я поехал в Варну, но, не доехав до центра, попросил таксиста остановиться у дельфинариума. Дельфины здесь были ни при чем – мне хотелось прогуляться по приморскому парку.

Надо признать, он меня восхитил. Я бывал во многих известных парках – и в Одессе, и в Барселоне, и в Париже, и в Нью-Йорке, но нигде не ощущал такой гармонии между человеком и природой, нигде не встречал такой образцовой простоты, нигде не дышал так свободно и легко.