День, когда мы будем вместе

– Не важно, кто я, – ответил хмуро Перчатников. – Нам для дальнейших исследований нужны деньги, и эти три рубля пойдут не мне в карман. Вы и представить себе не можете, как вам повезло. Я даже не сверхскромные деньги ваши имею в виду, а то превосходное состояние, в котором пребывает сейчас Агнешка. По сравнению с леди Памелой… Ну, ладно, не об этом теперь речь, хотя, скорее всего, мы разрешим вам полный контакт через дня два. Черт возьми, неужели мы это сделали вновь да еще с регрессом в тридцать лет?!

Он молодецки выпрыгнул из кресла, стукнув меня по коленке. От его недавней угрюмости не осталось и следа.

– Мне бы тоже хотелось порадоваться, – сказал я, поднимаясь. – Но для этого нужно взглянуть на нее. Если бы вы были столь любезны…

– Да, да! – с воодушевлением произнес профессор Перчатников. – Мы сейчас с вами зайдем на минутку к ней, и ради бога, держите себя в руках. Не кричите, не прыгайте и не пытайтесь до нее дотронуться. Мы подготовим вашу встречу. А сегодня можете напиться до чертиков. Я даже настаиваю, чтобы вы напились до чертиков, Тимофей Бенедиктович!

– Держите меня, пожалуйста, под руку, – попросил я. – Что-то неладное с вестибулярным аппаратом.

– Восстановим, – пообещал Перчатников, беря меня под локоть. – Летать будете.

Мы тронулись в путь, и с каждым шагом я чувствовал, что слабею.

– Ну, как вы? – поинтересовалась вновь моим состоянием дежурная.

– Лучше всех, – ответил я, переступая следом за хозяином порог палаты, где лежала Агнешка.

Комната была тускло освещена синеватым светом, и невдалеке, у левой стены я различил ортопедическую кровать. Перчатников тем временем поправил простыню, моментально напомнив мне этим жестом пана Гжегоша, следовавшего когда-то суетливо по коридору за носилками, и взмахом руки подозвал меня к себе.

Я попытался шагнуть, но ноги не подчинились моему желанию. Тогда профессор, качая головой, направился ко мне и силой сдвинул с места.

Агнешка лежала на боку, повернувшись к нам. Лицо ее с безмятежным выражением покоилось на ладони, но не только оно шепнуло мне о ч у д е, а более него мерное посапывание с непременным вздохом в каждые семь – десять секунд. Я хотел что-то сказать, но ком встал в горле, и мне пришлось откашляться, чтобы проглотить его. Перчатников схватил грубо меня за руку и потащил к выходу.

– Ну я не знаю… – сокрушенно произнес он, хлопая себя по ляжкам. – Вы это нарочно, что ли, делаете? Неужели трудно было минуту обойтись без этого дурацкого кашля? Кашляйте сейчас хоть до утра – ан нет, тут вам это не надо!

Я огляделся, мы были одни. Он еще о чем-то резко говорил, но я мало что понимал, слыша не слова, а звуки. Когда же я пришел в себя, то обнаружил, что сижу на стуле и мотаю головой, пытаясь уклониться от брызг, летевших мне в лицо с руки Антипа. Рядом, со склянкой чего-то резко пахнущего стояла дежурная, а за ней – профессор Перчатников.

– Все хорошо, – сказал он деловито, видя, что я очнулся. – Нормальная реакция нормального человека. Выпейте настойки, и прошу подняться ко мне.

Вел меня Антип – молча и до противности бережно, и я сразу же освободился от опеки, едва мы вышли из подземелья.

– Ну-с, батенька, – начал развязно Перчатников, когда мы втроем уселись у него в кабинете, – что сообщите нам по поводу увиденного?

– Похожа, – ответил я.

– И все-то? – удивленно протянул он. – Нет, ты, Антип Илларионович, посмотри на господина Некляева: «похожа»! А послезавтра на свету, может быть, уже и «не совсем похожа». А послепослезавтра на ощупь будет и «вовсе не похожа». Ты все о премии спрашивал – теперь получишь нечто, похожее на премию! От «похожего», батенька, в обморок не грохаются.

– Лучше бы нам закончить сейчас с этим, – просительным тоном произнес Антип. – Тимофей Бенедиктович неважно себя чувствует, оттого иной раз и высказывается неловко. Завтра и поговорим на свежую голову. Вы как на это смотрите, Тимофей Бенедиктович?

– Завтра… на свежую голову, – повторил я монотонно. – Вы правы – я неловок сегодня. Извините.

В свой номер я вернулся с ощущением, будто слетал на Луну. Меня и не было-то тут всего с полчаса, но эти лунные полчаса вмещали в себя впечатлений на целую жизнь.

Антип начал с того, что принялся меня ругать за расточительность.

– Я ведь вам говорил, что для них и семьсот тысяч пойдет, – выговаривал он мне с досадой, – а вы им еще сотню уступили.

– Не волнуйтесь, – сказал я, – на вашей персональной премии это не отразится.

– Да я ж не о себе, – перешел он в защиту, и было видно, что мое замечание его успокоило.

Мы выпили трижды, прежде чем мне полегчало. Антип тоже заметно повеселел, и мы даже сыграли с ним «Love is here to stay» – без каких-либо изысков, в том изначальном варианте, в каком ее пела Билли Холидей.

Музыка окончательно вернула меня к жизни. Я старался не думать об Агнешке, но стоило мне сесть за инструмент, как она стала обретать плоть и кровь с каждым новым звуком.

Наказ профессора Перчатникова не был выполнен: я не напился до чертиков. Антип ушел, так и не задав ни одного вопроса, а в том, что у него их был полон рот, я не сомневался.