День, который не получился

Политика для Лёвушки была дворовой девкой, которой можно, не стесняясь, задрать юбку. Сложности не пугали, а служили трамплином для прыжка. Только подпрыгнуть нужно было повыше – и не шлёпнуться на собственную задницу. Харкину казалось: так будет всегда, и дворовая девка покорно будет склоняться перед ним в реверансе.

Порой он терял ориентир во времени и не знал, что ещё захватить своей безудержной целеустремлённостью. Работал без отдыха, искал средства, навязывал свой порядок. И старел, терял зубы и друзей, бодрился, давая интервью жадным до сплетен журналистам, участвовал в интригах, выигрывал и принимал щедрые подношения в конвертах.

Выборы президента обещали быть жаркими. Лёвушка, надеясь получить приличный пост в правительстве, загорелся. Пришлось поднапрячь красноречие и направить харизму на утомлённых жизнью членов сообщества. На собрания приходили, в основном, старики, среди которых было немало заслуженных.

Лёву раздражал запах стареющего тела, постоянные жалобы и просьбы, но, будучи человеком, в общем-то, незлым, он уже через месяц с воодушевлением грозил кулаком в сторону здания городской администрации и выкрикивал что-то вроде: «До каких пор господа от власти будут так относиться к труженикам нации? Ведь сказано:…» дальше Лев Львович вспоминал цитату из Библии, или, на худой конец, из классической литературы Серебряного века. Затем шли перечисления напастей, обрушившихся на уважаемых членов сообщества, и пафосное восклицание в сторону зала: «Мы должны вспомнить, что у нас есть гражданская совесть!».

Гражданская совесть зала трепетала, с обожанием взирая на своего кумира, который ещё какое-то время с упоением говорил, зажигая глаза и сердца слушателей.

После речей, традиционно, шёл концерт. Приглашать знаменитостей Лёвушка скупился, и помощники Харкина ограничивались выступлением талантов местной филармонии.

…Трио «Девчата» пели как иностранки, делая неправильные ударения в словах, выкрикивая окончания фраз и при этом жутко гримасничая. Несмотря на то, что крайняя справа была явно на пятом месяце беременности, зрители смотрели на неё с умилением. Приятная округлость живота придавала её фигуре некоторую оригинальность. Та, что стояла с противоположного конца, высокая худая брюнетка, пела громко, но забывала слова и постукивала ногой в такт музыке. Блондинка посередине, в короткой юбке, открывавшей её кривоватые ноги, пела низким прокуренным голосом и всё норовила подмигнуть слушателям первого ряда. Отчего те старательно отводили глаза, рассматривая девушку-концертмейстера, колёсики старого рояля, цветы, растущие в горшках на подоконнике и, наконец, останавливали взгляд на приятных округлостях живота крайней справа…

К тому времени как филармонические дивы переходили к фольклорным композициям, Лев Львович, выскользнув через боковую дверь, расслаблено откидывался на заднее сиденье своего автомобиля, отправляясь на очередную предвыборную встречу.

Накануне дня выборов Харкин запаниковал. Вечером обзвонил помощников, открывая радужные горизонты будущего сотрудничества и обещая немыслимые блага. Помощники уверяли в вечной преданности и удивлялись его, как им казалось, безосновательным тревогам.

Выборы состоялись в воскресенье. «Труженики нации» неожиданно отдали голоса молодому и не столь витиевато изъясняющемуся кандидату. Лёвушка расстроился, выплеснул накопившуюся злость на своих визави и уехал залечивать раненое самолюбие на дачу.

Через месяц «новые рулевые» торжественно проводили Харкина на пенсию и завели на него дело в прокуратуре. Тесть поднапряг оставшиеся связи, пытаясь выправить ситуацию. Дело замяли, но с политикой было покончено.

Ощущение тоски и безысходности от навалившегося одиночества не покидало Харкина. Семья, работа – казались мелкими, не заслуживающими внимания. Он вдруг почувствовал себя страшно уставшим. Появившееся свободное время нужно было чем-то заполнить. Чувство собственной ненужности, невозможность противостоять амбициозному напору молодых и дерзких новоиспечённых политиков вызывали приливы тоски. Картинки незавершённых дел оплетали сознание, мешали спать, читать, думать.

Проснувшись ночью, Харкин часами смотрел в потолок, сражаясь с собственным страхом. Страх заползал незаметно, сковывал позвоночник, змейкой жалил в сердце, постукивал пульсом в висках. То вдруг сжимал судорогой мышцы, давил на грудь, заставляя встать, открыть окно и отчаянно вдыхать холодные порывы ветра.

Как быстро пролетела жизнь… Зачем она была дана ему? Похожая на полосу с препятствиями, она так и норовила сбросить его в болото лени, оцарапать предательством друзей, искупать в луже сплетен.

Разве мог он жить, не отражаясь в других людях, в их чувствах, мыслях, желаниях? Являя себя миру, он ощущал явление мира в себе. Его органы чувств наполнялись энергией, он не задыхался от обиды и неудовлетворённости, – это было его счастье.

Он пришёл в политику не ради общения, не ради идей и, уж конечно, не из любви к партийным лидерам. Он пришёл ради карьеры.