День «N». Неправда Виктора Суворова

Именно эти механизмы, по мнению В. Суворова, и были запущены в Советском Союзе 19 августа 1939 года (все та же дата). Вот что он пишет:

«…в мирное время Красная Армия была вообще крохотной: 500–600 тысяч человек. Сталин… численность армии держал ниже однопроцентного рубежа, чтобы не обременять экономику, чтобы не тормозить ее рост.

…К началу 1939 года численность Красной Армии составляла один процент от численности населения. Это был Рубикон. Сталин его переступил: на 19 августа 1939 года численность Красной Армии достигла двух миллионов.

На этом Сталин не остановился…

…таким был замысел мобилизации Красной Армии и всего Советского Союза для ведения Второй мировой войны. Вначале осторожно, крадучись, увеличить армию до пяти миллионов. Потом броситься.

Пяти миллионов для нанесения внезапного сокрушительного удара достаточно, остальные подоспеют…

Когда численность армии достигла и превзошла 5 миллионов, дальнейшее продвижение — крадучись — стало невозможным. Дальше звериный сталинский инстинкт требовал — бросаться»^[443].

Как видите, я ничего не придумываю. И надо сказать честно, этот аргумент представляется наиболее весомым. Численный состав кадровой армии действительно достиг к началу войны пяти миллионов человек. И это вполне можно назвать успешно проведенной тайной мобилизацией.

Однако выводы В. Суворова о том, что призыв был спланирован изначально для нанесения по Гитлеру внезапного удара и для завоевания Европы, не выдерживают серьезной критики.

Достаточно упомянуть, что в Вермахте к началу войны под ружьем было почти семь с половиной миллионов человек[444]. Причем отмобилизованы они были заранее, отнюдь не тайно, успели набраться боевого опыта и почувствовать вкус победы. Однако Гитлеру В. Суворов отводит роль едва ли не решившейся на защиту жертвы.

На границе немцы имели пять с половиной миллионов. В компактных группировках, с четкими задачами, с уверенностью в своих силах. Мы же имели в армиях прикрытия лишь 2,9 миллиона человек, остальные разбросаны были по огромной территории от Амура до Закавказья. О каком превентивном ударе речь при таком соотношении сил? Даже взломай мехкорпуса фронт, что бы делали они без поддержки пехоты?

В. Суворов утверждает, что в мирное время содержать такую армию было невозможно, но можно ли говорить о каких-либо ограничениях, о Рубиконе применительно к нашей стране? Когда дело шло о сохранении режима, об устранении действительной, а зачастую и мнимой угрозы, производственные проблемы отступали на второй план.

Впрочем, разве западные демократии, те же американцы, действовали бы на месте Сталина иначе? Зная, что у Гитлера под ружьем более семи миллионов человек, догадываясь, что до пяти с половиной миллионов сосредотачиваются у границы, можно было пойти и на определенные сложности с экономикой. Можно было урезать паек, и допустить перебои со снабжением, и сделать многое-многое другое.

Тем более что нам-то не привыкать. Подобное, только куда в больших масштабах, творилось у нас в начале тридцатых на Украине, Дону и в Поволжье, в самых что ни на есть хлебородных районах. И вовсе не потому, что слишком много работников проходили службу в армии. А просто надо было перебить хребет старой экономике, чтобы заменить ее новой. Миллионы, десятки миллионов не то что голодали, подыхали с голоду целыми деревнями! В какой еще европейской стране в двадцатом веке можно было говорить о каннибализме?! И ничего. Перетерпели. Перебили-перемололи кулаков, и вскоре передовые колхозники как ни в чем не бывало зачастили на слеты и конференции, и как один публично клялись вождю в верности и едва ли не искренне благодарили за подаренную «счастливую» жизнь.

А тут — пара миллионов красноармейцев может привести к негативным тенденциям в экономике. Да не может! Ведь, как известно, народ и армия — едины. И парни, надевая гимнастерки, вовсе не выпадают из народного хозяйства. Армия у нас в той или иной форме принимала участие в производственной деятельности всегда. Другой вопрос, насколько эффективным был солдатский труд. Впрочем, когда все работают из-под палки, не все ли равно, кто во что одет?