День последней капли

Наши отношения начались чинно, с какой-то беседы об искусстве режиссуры. Если с Эйми Кляксой можно поболтать, можно потыкать ее носом в подростковое невежество и ощутить себя взрослой, можно посмеяться вместе, посидеть на крыше и даже вместе принять крайне не рекомендованные к употреблению препараты, то с Лу, конечно, исключительно «вести беседу». Да и секс с ней – типичное «половое сношение». Так вот, мы беседовали о режиссуре, о глобальном потеплении, Международном валютном фонде и как-то постепенно она меня деловито поцеловала, потом так же деловито уложила, и произошло то, что можно назвать только соитием. Трахом там и не пахло. Пока я с отвисшей челюстью наблюдала за ее манипуляциями, она с присущей ей солидностью сделала нас официальной парой. Вот именно сделала, потому что ни страсти, ни, тем более, любви нет по сей день. Только нечто удерживающее нас рядом и минимально необходимая доля секса, какая должна присутствовать в солидных отношениях приличных людей. Примерно 2% от времени, проводимого вместе. Мне больше и не хочется, с Лу – точно. Вообще, единственный плюс романа с Лу – это возможность посмеяться от души в ее отсутствие. Над ней, ее лишенной выражения речью и аккуратными жестами будущей Ангелы Меркель. Я понимаю, что эти отношения надо прекращать, что это пустая трата времени, но как-то так вышло, что на данный момент она есть. Ее родители знают о нас и искренне рады за наш союз. По-моему, они нездоровы. Она умудрилась так отрекомендовать меня родителям, что они души во мне не чают. В ход, конечно же, пошли мои заслуженные мама с папой, не мной же ей было хвастаться. Но ее предки в восторге. Если бы моя дочь встречалась с кем-то вроде меня, я бы хоть переживала, а скорее всего, отвадила бы эту неуравновешенную швабру чем-нибудь тяжелым. А эти только умиляются. Я – хорошая партия. Лучше не придумаешь. Дочка таких родителей.

Иногда мне кажется, что так больше жить нельзя. Наверное, многих порой посещает подобное чувство. Однако меня почему-то всегда именно в обществе Лу. Я могу на полном серьезе лежать с ней в постели или завтракать – и составлять в голове прощальную речь, ту, что скажу при расставании. Речь, в которой не будет лазеек для воссоединения. Речь, которая поставит между нами стену из бетона и битого стекла. Наши отношения, определенно, развиваются: вчера я поймала себя на том, что сочиняю речь, которую скажу на ее похоронах.

Еще одно действующее лицо. Последнее поступление.

Ники.

Николь Фридман. Врач-стоматолог. Хороший специалист. В Голландии хороший стоматолог такая же редкость, как полезные ископаемые, поэтому к ней всегда очередь. Говорят, у нее золотые руки. Зарплата соответствующая, и потому она прекрасно живет в старинном воонбооте, плавучем домике, в то время как я снимаю свой спичечный коробок. Я обожаю свою квартиру, но, конечно, жизнь на лодке не может не вызывать зависти. По папиным словам, родители Николь переехали в Амстердам из Гааги, города, при упоминании которого у меня всегда мурашки. Сам город невероятно красивый, особенно, в мае, но все равно – не люблю. Я не так далека от политики, как может показаться. Просто никогда не высказываюсь на эту тему. Мамина школа.

Если говорить беспристрастно, то у Николь серо-голубоватые глаза. Если пристрастно, то они ведьминские, прозрачные, почти лишенные цвета, с черным ободком, темными ресницами и отражают свет. Даже не отражают, а как будто преумножают. От ее взгляда веет неоном, сказками братьев Гримм, пустотой небытия. Они как окна с того света. Кажется, если в них заглянуть, то увидишь жуткие сцены из «Летучего голландца» Йоса Стеллинга. Ну, там, где герой, сунутый головой в кипяток, вынырнул с совсем белыми, обваренными глазами. У нее русые волосы, короткие, с длинноватой челкой, из-под которой так удобно испытующе взирать на людей. Приподняв подбородок, чтобы сразу было видно, кто тут совершенно неотразим.

У нее прямая осанка и красивые руки. Ей не дашь больше, чем мне, но она на шесть лет старше. У нее несколько выдающийся вперед носогубный треугольник и несколько выступают передние зубы. Не слишком большие, но как-то сразу выделяются на лице. Еще у нее клыки – это третий по счету зуб – выдвинуты вперед. Я раньше думала, что это искусная работа ее коллеги, придавшего ее рту стилистическое единообразие с глазами. Папа сказал, нет, это от природы. В средние века ее бы сожгли на костре, это точно. Кто-то из маминых предков. Ники говорит с акцентом на шипящих, видела уже весь мир, растит сына и живет с ним одна. Не считая женщин, которые периодически живут с ней, а потом исчезают. Нет, она их не убивает, конечно. Просто расстается. Она не привязывается к людям. Про это я тоже, естественно, знаю от отца.

Ну и еще: мой папа высоко ценит ее как профессионала и человека тонкой душевной организации. Они – давние друзья.

Еще у меня есть две весьма близкие подруги Лакшми и Мадо, их тоже стоило бы описать, но…

Потом когда-нибудь. Литературный труд не для меня. Спасибо за внимание, дорогой дневник, вернусь к тебе лет через пятнадцать».