День рождения семьи

Сегодня утром его к ней не пустили. «Приходите вечером, еще не скоро», – ответила девушка в регистратуре и закрыла перед ним окошко. Легко сказать – вечером. Ждать – хуже всего. Насчет работы Пашка не волновался. Тихона Матвеевича Тонька предупредит: хоть сегодня и воскресенье, да мало ли что. А кому срочно понадобится – Гришка выручит.

Так полдня и проболтался по улицам. «Пойду узнаю, может, уже готово», – решил Пашка и развернулся в сторону больницы.

Какое странное чувство! Пашка никак не мог понять, оттуда оно взялось. «Все будет хорошо, все будет хорошо», – уговаривал он себя, постепенно убыстряя шаг, почти переходя на бег.

Вот уже показался высокий металлический забор, а за ним – желтый корпус больницы. Было такое ощущение, что весь воздух вокруг пропитан какой-то тревогой и страхом. «Что со мной? Не выспался, наверное, вот всякая ерунда и мерещится», – подумал про себя Пашка, влетая в больничную дверь.

Окошко регистратуры было закрыто. Пашка постучал в него. Никто не ответил. Он резко нажал на фанерную дверцу. Девушка стояла, прислонившись к стеллажу с медицинскими карточками, и плакала, прижав к глазам смятый кусок марлевого бинта.

– Скажите, пожалуйста, Федорова Тася родила уже? Или еще погулять? – неуверенно попытался пошутить Пашка.

Девушка медленно повернулась и подняла на него полные слез глаза. Эта минута Пашке показалась вечностью. Все внутри сжалось в тугой комок, который каким-то непонятным образом всей своей тяжестью давил на мозг, отказывающийся что-либо понимать, и на ноги, которые вмиг стали неподвижными, словно приросли к крашеному деревянному полу.

– Девушка, милая, что случилось? Что-то ужасное? – глухим и совершенно чужим голосом пролепетал Пашка.

Девушка смотрела на него, не моргая.

– У вас – мальчик. Три шестьсот. Пятьдесят три сантиметра. Поздравляю… А у нас – война. Война началась. С немцами, – и она снова зарыдала в свой марлевый платок.

3

Провожали Пашку тихо. Даже Андрейка, двухнедельный от роду человечек, вел себя вполне по-взрослому, не нарушая криком тягостную тишину прощания. Антонина хлопотала по хозяйству, собирая Пашке в дорогу все необходимое. Тася неподвижно сидела, прижавшись к мужу, держала его за руку и тихо, как заклинание, повторяла: «Не пущу, не пущу, не пущу…»

Пашка сидел, насупившись, гладил жену по руке и смотрел на стол, изредка бросая взгляды то на сына, то на колдующую над вещмешком Тоню.

– Так, девочки, – вдруг неожиданно сказал он, – слушайте, что я вам скажу.

Антонина отложила сложенную рубаху и присела к столу.

– Тасенька, Тонечка и Андрюха! – Пашка по очереди переводил взгляд с одного на другого. – Не так я представлял себе нашу с вами жизнь. Не так. Да, видно, не судьба.

Таська тихонько всхлипнула. Тоня провела рукой по глазам, но сдержала слезы.

– Помнишь, Таська, что Тихон Матвеевич нам тогда говорил. Я только сейчас понимать начинаю. Ведь это он о нашей семье говорил. О моей, значит, семье. А я сберечь семью нашу не смог, хоть и не по своей воле. Так вот, вы берегите ее. Андрюха вырастет, и ему накажите. Как мне от вас уходить не хочется. Как не хочется! Люблю я вас, милые вы мои. И всегда любить буду, до последней секундочки своей.

– Что это ты, Павел? – Тоня посмотрела на него, вытирая глаза кончиком передника. – Навеки что ли с нами прощаешься? Вот война кончится, вернешься, как еще заживем!

– Заживем, заживем, – как-то невпопад повторил Пашка, думая о чем-то далеком.

Таська с громкими рыданиями повисла у него на шее.

– Не пущу! Не пущу! За что? Почему так? Только жить начали! Не пущу-у!

– Тише, тише, – успокаивал ее Пашка. Потом взял ее голову обеими руками, немного отстранил от себя и пристально посмотрел в глаза. – Тасенька, об одном прошу: сына береги! Андрюшеньку нашего. И себя. Милая моя. Родная моя, – и Пашка крепко прижал жену к себе.

4

Вьюжным февральским утром почтальон принес в дом Федоровых два письма.

Одно, в виде фронтового треугольника, было датировано 31 июля 1941 года. Павел писал: «Дорогие мои, Тасенька, Тоня и Андрейка! Как вы там без батьки? Сынок, поди, подрос? Очень скучаю. Хоть бы одним глазком посмотреть на вас. Тогда и смерть не страшна. Мне без вас так плохо! Все бы отдал, хоть бы минуточку побыть с вами, дорогие мои.

Тасенька! Не знаю, смогу ли еще написать до 23 сентября? Увидеться с вами в этот день вряд ли получится. Но вспоминать о вас буду обязательно. И вы обо мне вспоминайте. И еще хочу я, чтобы потом, через много лет, день этот стал днем нашей семьи. А семья у нас будет большая-большая. И дружная. Я знаю это. И чтобы собирались все и рассказывали друг другу о своих делах и помыслах. Чтоб любили и уважали друг друга. Только в разлуке понимаешь, как это важно!

Ну, все! Больше писать не могу, объявили построение. Скорее бы в бой! Я эту вражину зубами рвать буду, голыми руками пойду на него, лишь бы задушить, уничтожить эту мразь фашистскую!

За меня не беспокойтесь.

Обнимаю вас крепко. Ваш Павел».