День только начался

В очередной раз, он вновь споткнулся, за такой же трухлявый пень, выступающий горбом из земли на его пути. И отлетев от этого падения, лежал он сейчас, слава бога, на правом боку, где недалеко от него журчала у порогов речка. Нет, он на этот раз, не так сильно покалечился. Но все же, падая, набил, выходит, шишку очередную на своем теле. Затем над ним прошелся, поглаживая и укутывая его с холодком, ветер, неожиданно прибежавший с другой стороны речки. Да и там, куда он так всматривался, видел отсюда, этот только лысый зеленый холм, возвышающийся; но не увидел перед собою эту опушку леса, куда он так рвался, выбиваясь из последних сил. А идти ему все же надо, прерванным падением об этого пня, если он действительно хочет вырваться из этого лесного плена. Но возможно ли это ему в теперешнем виде? Теперь он уже, с каждым своим шагом, с тревогой ощущал, что сил у него уже почти в исходе, а сколько ему еще впереди шагов этих сделать, до цели этой намеченный, он, и правда, понятие не имел. Он видел перед собою только, тот запущенный его мозгом ориентир: дерево, потом другое дерево, и не очень уже осмысливал, что делал. И, видимо, и правда, плохо ему. Он, когда у какого – то дерева задерживался, отдышаться, прийти в себя, с тоской, и с болью в глазах, как – то смотрел на вершину этого приобнятого им очередного на его пути дерева. Что говорило в его взгляде, не трудно было понять. Да, ему хотелось в эту минуту стать птицей, чтобы увидеть ему самому, своими глазами, с высоты своего полета, эту опушку леса, куда он так стремился выйти. Но отсюда он, конечно же, не увидит конца этого леса, да и для осмотра, мешает ему этот невысокий лысый холм впереди за речкой, а продолжать дальше путь, у него уже сил нет. Да и папоротник уже у него весь изжёван и выплюнут. Пора бы ему передохнуть, да и к берегу подойти сейчас ему не мешало. Освежить себя, да и рот, за одной очистить, не мешало ему, от этого изжеванного папоротника, с этой речною водою. Но для этого ему, все же надо, прежде встать, или хотя бы присесть, узреть перед собою, с травой проросшийся берег этой речки, где на него, сразу бы замигали, отраженные солнцем зайчики. Их там, в речке, так было много, что, когда он присел, у него от этих бликов – зайчиков, как бы даже глаза прослезились. Что невольно, как бы защищаясь от них, не произвольно машинально прикрылся изгибом руки глаза. Затем, сделал попытку подняться, сдерживая и покусывая зубами за нижнюю губу до крови. И у него это получилось. Он даже как бы улыбнулся сквозь этот боль, довольным своим усилием. И прежде, как продолжить снова этот изнурительный путь, он еще отправил в рот кусочек этого откусанного папоротника. Это его действие, хоть отвлекал сейчас от той боли в груди, или где – то там еще, которые не давали ему нормально чувствовать себя. Но продолжать путь, прерванным падением, об этого трухлявого пня, ему все равно надо, если он, действительно, хочет доковылять, хоть бы даже таким способом, до этой его заветной трассы. Но возможно ли ему это? Теперь он уже, с каждым своим шагом ощущал, что сил у него уже почти нет, а сколько ему еще впереди шагов этих сделать, он уже даже понятие не имел. Просто он шел сейчас, вернее, брёл, и не очень осмысливал, что он делает. На каком – то этапе, поэтому, у него выбились снова силы. Больше он уже не мог и шага сделать, да и сознание уже не реагировала к его мыслям и действиям; он ахнул – это он вновь споткнулся, не так ногу, выходит, выставил вперед. После этого падения, он уже совсем перестал понимать: что это с ним происходит. И лежал он сейчас, на мягкой постилке серых прелых листьев, на правом боку, да и речка говорливая недалеко, приветливо журчала у порогов. Нет, он после этого падения, на этот раз, легко отделался. Без всяких там очередных новых ссадин и шишек. Подстилка, с палыми листьями, оказался, видимо, мягким. И он дышал – самое главное. И видно было, как грудь его, с толчками бьется сейчас с хрипотцой. Затем над ним, вновь прошелся, задевая его шумно с холодком, ветер, прибежавший снова с другого берега этой речки, куда он так рвался сейчас, выбиваясь из последних сил. Теперь он лежал, прислушиваясь к себе. И даже ему, кажется, он на какое – то время потерял ориентир. Вдруг он зашевелился. Пришел, выходит, в себя. Подобрал зачем – то колени к животу, или это у него получилось рефлекс, но, само собою, а затем, откуда – то у него только силы взялись, с выкриком вывернулся на спину. И видно было, как он к этому действию рад. Посветлело у него даже испачканное, падением лицо. И даже, вроде, улыбнулся, жмурясь, к этому крадущему следом за ним, уходящему солнцу, который, когда он продвигался от одного дерева к другому, следовал за ним, будто по пятам. Вскоре, наверное, легче чуть ему стало. Сделал попытку встать. Главное ему, это унять, наконец, эту боль в груди, и в других местах своего тела. Ну, хотя бы временно забыть их. Возможно, если он освежится сейчас с речной холодной водою, может ему и станет тогда чуть лучше и легче? А то, это уже невыносимо ему терпеть эту боль, пульсирующую в ране, да и в других местах тела. Да и возвращаться назад, чтобы подойти к берегу речки, это ему так не хочется. Но, а что ему делать? Ему не обойти эти орешники, кустами разросшиеся вдоль этого берега. Сквозь них, нельзя, а обойти их ему, все же надо, чтобы подойти к берегу и там найти себе, пусть и временно, отдых. Иначе он вновь свалится сейчас, где он стоит, как вкопанный, обняв рукою, за очередной ствол березы.