День только начался

Позже, когда он освежился с речной водою и очистил рот от этого изжеванного папоротника, уже зная, да и, чувствуя, что устоять на ногах он больше уже не может, прилег тут же, не сходя с места, недалеко от этого говорливого с порогами берега. И, видимо, правильно он сделал, что вернулся назад, обойдя этих сгрудившихся кучно орешников. Он тут, в тени от ветерка, вроде даже, обрел в отдыхе силы. Пусть и сыровато ему тут, где он лежит, среди этих зелени трав, но какое было облегчение, после этой речной воды. Боль в груди, как бы у него, обманно даже замер. Да и эти ссадины, запекшие кровью в теле: на плечах, на коленях, на боку, да и на лице особенно, от этого освежения речной водою, как дитё малые, отслоившись от влажной одежды, успокоено замерли, приласканные его мокрой холодной ладонью. Теперь, прежде чем встать, ему надо пристегнуть обратно все пуговицы на рубашке, если это возможно, и этот нелепо сейчас сидящий на его плечах, заляпанный паутиной и грязью, его серый пиджак. И успокоить, если это еще возможно, мозг. У него там одна только дума. Как выйти ему, до полной темноты, до этой опушки леса, пока он еще в состоянии стоять на ногах. И когда уже продолжил свой изнурительный путь к своему спасению, он теперь, наученный приобретенным опытом, старался строже глядеть у себя под ноги. И, не потому что ему, надоело падать, на эти полу сгнившие листья, а после с трудом, кряхтя, как старик, вставать, цепляясь за какую – нибудь опору для его правой руки. А левая у него рука, не поймешь, то ли он, и правда, сломан, то ли, сильно так поврежден, но он у него сейчас, просто висела как сломанная ветка. Поэтому, теперь – то, что это с ним? Да и вдруг еще? Ни с того, и ни с чего. Почему он, перестал вдруг, надеяться на это чудо, что когда – нибудь да выйдет на эту трассу. Хотя он и отошел прилично уже от берега, ему все же было тревожно, что он от речки удаляется вновь. Он же помнил, тот случай, как он тогда с мамой, набрав этого речного мха в мешки, они, пройдя вдоль этой речки, вышли к этой опушке леса, а затем и на эту грунтовую шоссейную дорогу. Тогда им повезло. Не пришлось им до дома пешком топать, с такой ношей за спиной. Подобрал их по дороге, какой – то не русский мужик, чуваш из соседней деревни, следующий на своем гужевом транспорте из Нурлата. Но теперь, конечно, колхозов нет в деревнях, и лошадь с телегой, редко теперь встретишь по дороге. А сил у него уже почти на исходе. Хотя он, может, и стоя у дерева чуть передохнуть, обняв рукою за её ствол, но, вот, боли в теле, как ему это унять? Они его сейчас, рвали просто на куски. И даже трясло его от этих болей. Видимо, и правда, он этот Петр Гаврилович, с купе, в тамбуре своей отверткой, все же, что – то у него там повредил. А то, откуда же у него там, такая ноющая, не прекращающая боль. Да и возвращаться назад к берегу этой речки, ему не зачем уже. Слава бога хоть, у него в случае чего, есть тот ориентир – железнодорожное полотно. Но толку. Поезда все также, с интервалами, со свистом проходили стремительно, не обращая на него. Поэтому он, не заблудится, пока еще в сознании. Главное, он не должен стоять у дерева, подолгу на одном месте. А попытаться, все – таки шагнуть, не взирая ни на что: на боль, на потери сил, продолжить в путь, и выйти ему, чтобы не случилось, на эту спасительную опушку леса, а оттуда, у него после, уже страх исчезнет, что навсегда потеряется в этом лесу. То, что и деревья уже на его пути стали реже попадаться, это уже говорило, что он в правильном направлении идет, а не углубляется, наоборот, обратно в лес. Хотя, полотно железнодорожное, все же оставался у него в стороне. И папоротник, он в чем – то его все равно помог. Рот у него, будто, как бы освежился, да и икоты уже не было, мучающий его до этого. Но самое главное, он это ощутил, язык у него стал чуть подвижным, а не как тогда утолщенным, неудобным, когда пришел в себя, после как с трудом выполз на четвереньках, из этого плена с куста ивы. Теперь бы ему еще, остановить из раны кровь. Видимо он, когда последний раз споткнулся с потерей сил, повредил за одной, падением, и свою рану. Потому у него, и рубашка его сейчас густо окровавлен кровью, и мокро там. А это уже плохо. Он понимал. Ему надо все же, как – то остановить этот кровь, из продырявленных ран. Но как это он остановит? Нет у него под рукою ничего, кроме этой нательной майки, которая сползла вновь к животу, после последнего падения. А её приподнять к ране, ему надо обязательно; да и по пути, собрать бы ему и паутину у теневых кустов. Конечно, водки и спирта у него нет, но мочой своим, он может же промыть её и приложить к ране. В детстве, когда он, катаясь на взрослом велосипеде, как – то так получилось, цепь велосипеда оторвал у него, помнится, кусочек пятку. Ну, пятка его попала под цепь. А сестренка, которая теперь у него живет в Челябинске, это она тогда и помогла у него остановить кровь с его пятки. С этой паутиной, промытой с её мочой. Иначе, если он это не сделает, с потерей крови, останется навсегда тут в лесу. Он это, как раз и понимал.