Деньги

  К утру последний мятежник, отважившийся на эмиграцию, ушел с острова. Все они были вооружены и направлялись к Выборгу — ближайшему финскому городу. То-то финские власти обрадовались, когда к ним в страну по льду пришло более тысячи хорошо вооруженных и обученных воевать людей!

  Маннергейм, как привык делать в таких случаях, сохранял глубокомысленное молчание. Свинхувуд и Таннер призывали сохранять спокойствие, потому что ничего другого в голову им не приходило. Устроить всех перебежчиков в концентрационный лагерь, а потом по-тихому перебить, как уже бывало, не представлялось возможным. Нелегалы могли сами перебить кого угодно, да еще мимоходом свергнуть власть в Финляндии. Наспех организованные конторы регистрировали новоприбывших и в обмен на сдачу оружия предлагали бумажки европейского образца, предтечи, так называемых «нансеновских паспортов».

  Никто, конечно, не питал иллюзий, что народ сдаст все оружие. Каждый уважающий себя солдат и матрос оставил «на про-запас» револьвер, маузер или иное оружие, которое можно было спрятать на теле — гранату или штык-нож. Кронштадтские мятежники представляли собой реальную силу, и следовало как-то деликатно и ласково разрулить ситуацию, не дать повода обозленным и отчаявшимся людям выплеснуть всю горечь от бегства с родины на тупых финских чиновников и, тем более, чиновниц.

  «А не желаете ли в Швецию? Или в Англию? Или, быть может, в Америку?» - сладкоречиво вопрошали до смерти перепуганные миграционные клерки.

  И разошлись повстанцы, кто куда. Некоторые в Южную Америку подались, некоторые в Тунисе осели, а прочие же в Финляндии остались, чтобы поближе к родине, вернуться в которую мечтали. А некоторые, кто дожил до конца Второй мировой войны, даже вернулись. Правда, не на такое возвращение они надеялись. Какой дурак мечтает о тюрьме посреди родных берез и сосен?

  Антикайнен с бойцами покинул свое местоположение, когда с первыми проблесками зари в Кронштадт лихим наскоком на штурм помчалась кавалерия. Лошади только недоуменно и стеснительно ржали, чувствуя себя коровами на льду: копыта скользили, ноги разъезжались, и еще седок все время норовил вывалиться из своего седла.

  Последний резерв штурма, конница, никем не обстреливаемая, ворвалась в затихший город и принялась от избытка чувств рубить шашками всех, кто попадался под руку. Дыбенко лично обещал им, что ныне дело верное, ныне победа будем за нами - было у него такое видение.

  «Видение белочкой называется», - хмурились кавалеристы. - «Обожрался водки, вот и видится ему, что попало!» Однако вслух ничего не говорили — кому охота в контрреволюционеры угодить? Да и все менты со вчерашней бойни вернулись, целые и невредимые. Пополнили боеприпасы, готовы снова в бой.

  На самом деле пришла в штаб Дыбенко строго секретная телефонограмма: «Враг обескровлен. Один решительный штурм — и Кронштадт падет». И подпись: «Глеб Бокий».

  Когда устали конники рубить на улицах местное население, они бросили клич: «Сдавайтесь». И еще пообещали, что резать сдавшихся не будут, а сдадут под суд, который определит степень виновности каждого и каждому, соответственно, воздаст по заслугам.

  Деваться некуда, Кронштадт сдался. Победителей к этому времени на острове было меньше, чем побежденных.

  Тухачевский и Дыбенко искренне верили в свои полководческие таланты и расхаживали по улицам города в сопровождении свиты. Проводились массовые задержания и допросы.

  Когда Тойво прибыл на доклад к начальственным особам, то нашел их в комендатуре на форте «Медведевский». Во дворе милиционеры деловито били привязанного к дереву человека. Человек, молодой парень, примерно одного с Антикайненом возраста, пытался защититься от ударов по корпусу — да, где там! Его движения были ограничены, он был один, и помощи ждать было неоткуда. У него была только воля, которую некоторые недалекие люди путают с ненавистью.

  В таких ситуациях у человека открывается некий дар провидения. И он сказал своим истязателям что-то, типа «сдохнете как собаки, скуля и подвывая». Конечно, всегда можно решить, что скверные предсказания даются легче — они вспоминаются, когда случается в жизни плохое. О хороших же, как правило, вообще никто не вспоминает, принимая их, как само собой разумеющееся.

  Но почему-то поверил этому несчастному парню Тойво. И даже пожелал, чтобы так оно и случилось на самом деле. Сам же помочь ему никак не мог.

  Спросил у ординарца Тухачевского:

  - Кого пытаете?

  Тот даже обиделся: пытают буржуазные палачи, а они проводят профилактическую работу. Антикайнен не стал возражать, потому что считал, как бы это не называлось, а суть-то оставалась одна. Но не говорить же об этом вслух!

  - И все-таки, кто это?

  - Руководитель мятежа, - ответил ординарец и, преисполненный важности, пошел по своим ординарским делам.

  Конечно, руководителем Кронштадского бунта Вершинина Сергея Степановича назвать было нельзя. Строевой линкора "Севастополь", матрос-электрик по должности, был членом Ревкома мятежного острова.