Денис Фонвизин. Его жизнь и литературная деятельность

Поколение Екатерины, с нею во главе, мечтало создать «новую породу» людей воспитанием. В комедии заявляют об этом Правдин и Стародум. В «Наказе» говорилось: «Правила воспитания приуготовляют нас быть гражданами». Но Фонвизин не избежал ошибки Бецкого и других, умалив значение образования ума и мечтая именно о новой породе… Стародум говорит: «Главная цель всех знаний человеческих – благонравие». Идеальные требования чувства были, впрочем, естественным протестом против дикости нравов, полным олицетворением которых стала фигура Скотинина. Князь Вяземский остроумно сравнивает этого героя с театральными тиранами ложноклассической трагедии – он говорит о любви своей к свиньям, как Дмитрий Самозванец Сумарокова – о любви к злодействам. И при всей этой ужасающей карикатурности разве он далек от подлинника? В идее воспитания без образования заключалась иллюзия некоторых западных филантропов, получившая в то время широкое развитие у нас в планах Бецкого и Екатерины II. Надо отдать справедливость людям прошлого века – они верили в человеческую натуру.

В своем плане воспитания великого князя граф Панин говорит:

«Воспитатель должен с крайним прилежанием и, так сказать, равно с попечением о сохранении здоровья его высочества предостерегать и не допускать ни делом, ни словами ничего такого, что хотя мало бы могло развратить те душевные способности к добродетелям, с которыми человек на свет происходит», и так далее. Конечно, передовые люди, требуя прежде всего благонравия, не могли отречься также от образования. Фонвизин ставит, между прочим, вопрос: «Отчего в Европе весьма ограниченный человек в состоянии написать письмо вразумительное и отчего у нас часто преострые люди пишут так бестолково?» Были, однако, и обскуранты, отрицавшие совершенно науки. «Что в науках, – говорит Наркисс. –

Астрономия умножит ли красоту мою паче звезд небесных? – Нет. На что же мне она? Математика прибавит ли моих доходов? – Нет. Чорт ли в ней?» – и так далее. Оказывается, не исчерпаны еще были мотивы сатиры Кантемира.

«И вы, добрые старички, – говорит „Живописец“, – думаете согласно со мною, но по другим только причинам. Вы рассуждаете так: деды наши и прадеды ничему не учились да жили счастливо, богато и спокойно; науки да книги переводят только деньги: какая от них прибыль? одно разоренье!.. Премудрые воспитатели! В вашем невежестве видно некоторое подобие славнейшия в нашем веке мудрости Жан-Жака Руссо: а он разумом, а вы невежеством доказываете, что науки бесполезны…»

Под словом «воспитание» разумели просто питание.

«Могу сказать, – говорила одна барыня, – мы у нашего батюшки хорошо воспитаны: одного меду невпроед было». Разве не буквально так понимает Простакова воспитание Митрофана? И вот злонравия и, прибавить можно, невежества плоды: «Трагическая развязка „Недоросля“ – не редкость. Архивы уголовных дел наших могут представить тому многочисленные доказательства» (князь Вяземский).

Фонвизину было около 40 лет, когда он написал «Недоросля». Этот период полной зрелости ума, характера и таланта был самым плодовитым и значительным в жизни Фонвизина как литературного деятеля. Вслед за «Недорослем» появились знаменитые «Вопросы» и «Жизнеописание графа Никиты Ивановича Панина», «Придворная грамматика» и «Российский сословник». Все эти произведения, несмотря на разнообразие формы, затрагивают вопросы политической и общественной жизни народа, все они свидетельствуют о широком взгляде Фонвизина на обязанности и долг гражданина. В особенности выясняют они его взгляд на долг и на призвание писателя пером своим помогать, содействовать правительству, являясь выразителем общественных мнений и желаний, разъясняя в то же время обществу требования и благие начинания верховной власти. Но перемена в направлении действий императрицы быстро делалась явной, некоторые неблагоприятные черты характера Фонвизина мешали и ему оставаться постоянно и твердо на страже своего призвания. Подобно многим другим, он отступал немедленно, по указанию флюгера на перемену ветра, и если не изменял резко своим убеждениям, то и не отстаивал их, рискуя чересчур. Он провел свою ладью между опасными рифами довольно осторожно.

Сравнение его произведений крайне интересно. Особенно характерен последний его труд, появившийся в журнале «Друг честных людей». Но раньше еще, также непосредственно вслед за «Недорослем», он дал краткое резюме взгляда своего на достоинство писателя в «Челобитной российской Минерве от российских писателей». Она напечатана была в «Собеседнике», вслед за ответами императрицы на его «Вопросы», и в книжке же поместил он оправдательное письмо свое к Екатерине. Порядок несколько не соответствовал сущности, так как это оправдание в «неясности» и раскаянье в «неуместности» вопросов было все же изменой тому делу, которое он защищал в «Челобитной».

«Бьют челом российские писатели, а о чем, тому следуют пункты», – таково начало «Челобитной».