Денис Фонвизин. Его жизнь и литературная деятельность

В пределах своей сатиры он достиг совершенства в «Письме Взяткина к покойному Его Превосходительству». «С крайней радостью сердца, чему свидетель Господь-Сердцевидец, – пишет Взяткин, – услышал я с женой улитой и детьми обоего пола, что Ваше Превосходительство, так сказать, из ничего, по единой благости Божией, слепым случаем произведены в большой чин и посажены знатным судьей, без всяких трудов, по единой милости Создателя, из ничего всю вселенную создавшего». Он просит его превосходительство о разных делах и прилагает «реестр для напоминания» с означением цен. В этом реестре – целая поэма криводушия, наглого хищничества и воровства. Здесь и межевое дело с «беззаступными» помещиками. Вместо документов, которых теперь истец нигде отыскать не может,

«да заступит едино предстательство Вашего Превосходительства за… 500 рублей». Тут и рекрутский набор, и таможенные сборы, и «кормление» в воеводстве, и взыскания «бесчестья» за пощечину. Его превосходительство отвечает в том же духе. Относительно дела асессора Борова он пишет, что последний был ему приятелем с ребячества и может вполне на него рассчитывать и благоденствовать, и т. п. Крепостных документов его превосходительство не спрашивает, а решает по другим документам, которых один представил 500, а другой – ни одного, а потому все законы возопиют против последнего. «Но документы эти не послужат нимало к убеждению секретаря; он человек совести весьма деликатной и за безделицу души не покривит, а потому требуется новая сотня документов», и так далее.

Журнал оказался последним литературным детищем Фонвизина, если не считать, впрочем, неоконченную и незначительную комедию «Выбор гувернера». Болезнь сделала его мнительным не только физически, но и в смысле «душевного спасения». Говорят, что, сидя в университетской церкви, обращался он к студентам и говорил, указывая на свои разбитые члены: «Дети, возьмите меня в пример: я наказан за вольнодумство, не оскорбляйте Бога ни словами, ни мыслью». В своем «Рассуждении о суетной жизни» он говорит, что лишение руки, ноги и, частью, языка считает он «действием бесконечного милосердия Господа, ибо лишился он этих членов в самое то время, когда, возвратясь из-за границы, упоен был мечтою своих знаний и безумно надеялся на свой разум». Тогда «Всевидец, зная, что таланты мои могут быть более вредны, нежели полезны,

отнял у меня способы изъясняться и просветил меня в рассуждении меня самого».

В своем «Чистосердечном признании в делах и помышлениях» рассказывает он о родительском доме, детстве и юности своей, о службе у Елагина, увлечении вольнодумством и излечении с помощью сочинения Самуэля Кларка о бытии Божием и наставлений полусумасшедшего Теплова.

Он описывает некоторые свои увлечения как этого, так и другого рода, и говорит: «Глас совести велит мне сказать, что до сегодня

от юности моея мнози борят мя страсти».

«Грустно было первое впечатление при встрече с сею едва движущеюся развалиной», – говорит в своих записках И. И. Дмитриев, которого Державин познакомил с Фонвизиным. Это был как раз предсмертный вечер последнего. Параличом разбитый язык его произносил слова с усилием, но речь его была жива и увлекательна. Он забавно рассказывал о каком-то уездном почтмейстере, который выдавал себя за усердного литератора и поклонника Ломоносова. На вопрос же, которая из од поэта ему больше нравится, отвечал почтмейстер простодушно: «Ни одной не случилось читать». Очень интересовался Фонвизин тем, знаком ли Дмитриев с «Недорослем», «Посланием», «Лисицей-Казнодеем» и так далее. «Наконец спросил меня, что я думаю и о чужом сочинении – о „Душеньке“ Богдановича. „Оно из лучших произведений нашей поэзии“, – отвечал я. „Прелестна“, – подтвердил он с выразительной улыбкой. Он привез в тот вечер свою новую комедию („Выбор гувернера“), и по знаку его один из вожатых прочел комедию. В продолжение чтения автор глазами, киванием головы, движением здоровой руки подкреплял силу тех выражений, которые самому ему нравились».

Игривость ума не оставляла его в этот вечер. Рассказывал он, что в Москве не знал, куда деваться от молодых стихотворцев. Однажды доложили ему: «Приехал трагик». «Принять его», – сказал я, – и через минуту входит автор с пуком бумаг. Он просит выслушать его трагедию «в новом вкусе». Нечего делать, прошу его садиться и читать. Он предваряет, что развязка его трагедии будет совсем необыкновенная – его героиня умрет естественною

смертью! «И в самом деле, – заключил Фонвизин, – героиня его от акта до акта чахла, чахла и наконец издохла!»

«Мы расстались с ним в одиннадцать часов, – заключает Дмитриев свои воспоминания, – а наутро он уже был в гробе [22] ».

«Житницы преданий наших пусты», – говорит князь Вяземский. В свое время он имел еще, у кого искать живые воспоминания о Фонвизине. Он обращается с посланием к Княжнину, который был в дружеской связи с «Парнасским Бригадиром»: