Депутатский запрос

Глыбин бескорыстен. Голова у него сообразительная, и когда кто-нибудь из подражателей приходит посмотреть его систему, он надает кучу советов, причем с каждым разом его придумки мудрее и рациональнее. Нынче у деревенских трактористов в домах черт-те чего напридумано: и ванны, и теплые клозеты со смывом, и погрузчики картошки с огорода в подпол, и даже усадебные мини-самоходы, которые, правда, больше одного сезона не живут — но… живут же! — и во всей этой эпидемии по механизации домашности Глыбин выступает закоперщиком. Идеи из него сыплются, как горох из мешка. У него какой-то особенный глаз: поглядит на бросовую железину — и тут вам идея, куда и как ее приспособить. Петр Иванович Стремутка в бытность инженером в «Вязниковском» так аттестовал своего зятя: «Вас-Вас мыслит узлами, и я точно скажу, когда у него этот дар открылся, — когда в деревне появилась свалка». Трактористы, конечно, смеялись, но Стремутка в два счета доказал, что так мыслят конструкторы машин во всем мире. «Зачем придумывать колесо, когда оно давным-давно придумано? Или коробку передач. Бери готовые узлы и комбинируй. Не было в деревне свалки — изобретали велосипед, а теперь выбирай и маракуй…» А и правда, согласились мужики и стали донимать Глыбина вопросами: «Вас-Вас, подскажи — куда бы этот редуктор приспособить?» «Ты не находишь, Василий, что из этой штуковины, если дать привод, отличный получится измельчитель?»

С этой точки зрения неплохо бы рассмотреть всю глыбинскую усадьбу, для архитекторов и экономистов польза несомненно была бы, но на улице темень и всего не разглядишь, отложим до более подходящего случая, тем более что на крыльцо вышла Лидия Ивановна с подойником и повернула мысли Василия от хозяйственных забот совсем в другую сторону:

— О чем тебя просил утром Князев?

— В каком смысле?

— Насчет твоего выступления на сессии. Через меня велел передать, чтобы ты не встревал.

— Ишь ты… С чего бы это? Уж не нагрешил ли по-крупному?

— Может, все-таки не мешаться, Вась? Подумай…

Что Глыбину думать, ему давно все ясно. А если Федору неясно, то пусть он и думает. Вишь, через жену воздействует, надо же! Как будто чего-то боится… Утром разыскал в мастерской, отозвал в сторонку и давай укорять: «Зря ты полез на трибуну, в защите я не нуждаюсь и по-товарищески прошу: не заводи волынку. Мне здесь делать больше нечего». Что я должен был ему сказать? Что думал, то и сказал: «Вот когда откажем в доверии, тогда можешь убираться, а пока такого основания у нас нет, сиди и не капризничай». Усмехнулся и рукой махнул: «Неисправимый ты карась-идеалист…» Ладно, думаю, насмехайся, меня не убудет. А вечером опять подкатил — в глазах злость: «Глыбин, я тебя как друга просил, а ты? На кой черт вы с Никитой бумагу состряпали?» Ну тут и я разошелся: «Осведомителями обзавелся? Да, написали. В областное управление запрос послали. Никита — депутат областного Совета, я — районного, и ты нам не указ». Надулся: «Я думал, ты человек, а ты… циркуляр». Видали такого? Чего о нем думать, в какое такое положение входить? Набаловались, понимаешь: чуть не по вкусу — заявление на стол, прощайте, я вам не слуга. Сколько их, таких, мелькнуло — целая, поди, дюжина, считать неохота. А спросил ли хоть один у Глыбина: «Ты-то как, Василий Васильевич, справишься без нас?» Черта лысого спросят, а не Глыбина. Глыбин для них пешка бессловесная. Так вот нет же — словесная. Да еще как словесная!

Разволновался Василий. Пошел к поленнице, дров в избу набрать, взял полено и колотит, будто кулаком на трибуне. Лида вышла из хлева, поглядела, рассмеялась.

— Будет шуметь-то, оратор. Пошли ужинать, вторая серия сегодня.

По телевизору передавали многосерийный детектив, и в каждом доме торопились прибраться по хозяйству. Василий набрал охапку поленьев и пошел следом за женой в избу. Едва они сели за стол и Лида, как всегда сообщая «почтовые» новости, сказала: «А Николаю Михайловичу письмо из прокуратуры, опять, наверно, насчет картин», как с улицы постучали в окно.

— Не закрыто, — крикнул Василий сквозь двойные рамы, потом открыл форточку и повторил: — Открыто. Заходите.

Через минуту в избу вошел старик в брезентовой куртке с капюшоном, в сапогах и с можжевеловой суковатой тростью в руке.

— Добрый вечер.

Вошедший откинул капюшон. Старик был совершенно седой: спадавшие на лоб пряди волос, окладистая борода, усы и брови — все белое и лохматое, словно заиндевевшая моховая кочка, на которую кто-то обронил два черных уголька — так резко контрастировали его глаза с сединой.

— Здравствуйте, Николай Михайлович. — Василий поднялся и придвинул к столу третий стул. — Милости прошу, как говорится, к нашему шалашу. Поужинайте с нами.

— Спасибо, сыт. А вот если простокваша найдется, Лидия Ивановна, — возьму. Нет, нет, не сейчас, с собой захвачу. У меня минутное дело к вам, Василий Васильевич…