Деревенские адвокаты

— Душа не сыта, на лицо твое никак не нагляжусь, — говорил он. — Проснусь и смотрю…

— Уж будто… — отвечала Сагида, очень этим довольная. Муж в дом — благо в дом. Даже огонь в очаге забился

веселей. С первого же дня деревянная нога уверенно, по–хозяйски переступила через порог. Плотнику — что? Плотнику — были бы руки целы. Со страхом, с чувством своей убогости вернулся солдат домой, а теперь вздохнул спокойно. Потому что жена не жалела, не утешала его. Отстегивая ремень, которым деревянная култышка пристегивается к ноге, Сагида шутила: «Ну–ка, отпряжем скакуна». — «Скакун–то скакун, только сам не скачет», — отвечал принявший шутку Халфетдин. Когда жена мыла ноги мужу, ласково гладила культю: «Батыр ты мой…»

И вдруг вся эта жизнь верх дном пошла… чуть было не пошла.

Халфетдин ковылял на своей деревяшке с Совиной улицы и, как на грех, наткнулся на вора Муратшу. Тот о житье–бытье даже не спросил, сразу выложил:

— Пока тебя не было, тут у нас всякие красивые песни насочиняли. Слышал, наверное?

— Нет, не слыхал. Какие песни?

— Как же так, все слышали, один ты не слышал?

— Не знаю. Не помню, — насторожился солдат.

— Тогда, пожалуй, напомню. Вот эта.

На базар, Нажип, ступай,

Нос покрепче покупай,

Нос крючком — небось тогда

Сразу клюнет Сагида!

— Тьфу! Наушник! Ничуть не изменился. Все тот же подлый Муратша. — И пошел Халфетдин своей дорогой, через несколько шагов обернулся, сплюнул еще раз: — Злыдень!

— Не я эту песню выдумал, не я распевал, и жену твою не я обольщал, — хихикнул вслед вор. — Иди, хромай, служба царская…

Но сомнение в солдатское сердце запало; пока до дому дохромал, из той искорки уже разгорелся пожар. Мнительному человеку много ли надо? Всякие безобразные виды разыгрались перед глазами. «Греховные–то дрожжи кстати пришлись, сдобная стала, в глазах вожделение горит», — со злобой подумал он про жену.

Когда еще парнями были, Халфетдин на Ишбаевском лугу застал Муратшу ворующим чужое сено и избил его так, что тот неделю ходил с заплывшими глазами. Вот ведь когда должок–то вернул!.. А солдат давно об этом забыл.

Домой Халфетдин явился чернее тучи. Простукал через сени, вошел и молча сел на лавку. Дома была одна Саги–да. Мальчика недавно бабушка увела к себе.

— Что случилось, Халфетдин? Ощетинился весь…

— Ничего не случилось.

— Ну, коли так…

— Со мной ничего не случилось. Меня никто не соблазнял. А вот тебя…

— О чем ты, Халфетдин?

— «Сразу клюнет Сагида…» Вот о чем.

— Ах, вон оно что! — покачала головой Сагида. — Донесли, значит? — она коротко рассмеялась.

— Не кудахтай, беспутница!

— Халфетдин!

— Молчи!

— Нет, молчать я не буду. Напраслину несешь, Халфетдин. Побойся греха. Я перед тобой чистого чище, белого белей.

— На мне греха нет, бойся ты.

— Нет, Халфетдин, вранье это. Вранье! Все не так было! Сейчас я тебе все расскажу.

— Не рассказывай. Не бывает дыма без огня. — Значит, бывает.

— Нет, не бывает!

— Выслушай меня, Халфетдин. Иначе жизнь прахом пойдет.

— Не буду слушать! — стукнул он деревянной ногой об пол. — Не буду я распутницу всякую слушать. Пусть прахом пойдет! Постель нашу замарала, блудница!

Сагида заплакала навзрыд. Но мужний гнев лишь разгорелся сильней: «Ишь, слезами грех замыть хочет, беспутная баба!» — распалялся он. Опять топнул своей деревяшкой.

— Талака хочешь, падшая!

Но тут и у жены самолюбие взыграло.

— Ну и что? То–то напугал!

— Ах, так?

— Да, так!

— Тогда талак! Талак, грешница, талак, талак, та–лак!

— Не боюсь я твоего талака, не боюсь! Плевала! Теперь свобода!

В Халфетдине, который два года сидел в окопах, людей побил изрядно (медаль ведь на войне дают, если человека убьешь), валялся по лазаретам, муки принял немалые, лютый бес проснулся. Он вскочил. Бросился к лежавшему возле печи топору, но дотянулся не сразу, деревянная нога задержала. Тем временем Сагида успела выбежать из дома. Халфетдин, схватив топор, запрыгал следом за женой. Выскочив на крыльцо, он размахнулся и уже готов был пустить топор в спину бегущей к огороду жены, как возник откуда–то Курбангали, подпрыгнул и перехватил за топорище, стал выворачивать из руки Халфетдина. Тот не противился, отпустил. (Должно быть, от неожиданности растерялся.) Все произошло как во сне.

Однако случайно, говорят, и муха не пролетит. Услышав в доме у дружных соседей крики, Курбангали подошел к плетню. Подождал. Крики не утихли. Вскоре донесся плач Сагиды. Никак, беда какая? — подумал Курбангали и перепрыгнул через плетень. Только подошел к двери, вылетела Сагида, следом вывалился Халфетдин с топором в руках. В этот миг худой, маленький Курбангали ощутил в себе такую мощь, что впору медведя повалить. Да и проворства джигиту не занимать.

Курбангали потрогал пальцем лезвие топора.

— Топор ведь, дядя–сосед, бревна тесать придумали, а не людям головы снимать, — сказал он немного погодя и сел на порог распахнутой двери.