Деревенский детектив. Ещё до войны. Серая мышь

Керосиновая лампа висела в центре потолка, сапожный стул стоял посередине пола, и потому лицо охотника виделось так четко, словно его специально осветили; каждая морщинка, каждый мускул были ярко освещены, но Качушин ничего не мог понять по умному и сильному лицу Вершкова: оно было бесстрастно и замкнуто, дремуче и первобытно, как коричневое лицо индейца из куперовского романа.

— Был второй выстрел! — наконец ответил Вершков. — Это обязательно правда, что был второй выстрел.

Участковый все-таки снял со штыря полушубок, держа его в руках, повернулся к охотнику, и собаки приглушенно зарычали. Лениво шагая, поблескивая шерстью на двигающихся мускулах, они подошли к участковому, полуокружив его, сели и опять вывалили жаркие языки. Натасканные на уход незнакомого человека, собаки только и ждали знака хозяина, чтобы, распластавшись в стремительном бесшумном прыжке, броситься на участкового.

— На место! — не повышая голоса, сказал Вершков. — Не дури, Белолобый…

Глаза собак потухли, шерсть опустилась, холки по-кошачьи прогнулись; псы отступили назад, легли домашние и ласковые, как кролики.

— Это чего же делается! — удивленно сказал Анискин. — Ты мне обязательно скажи, Флегонт, какой же это такой был второй-то выстрел? И почто я про него не знаю? И опять как же эти-то штукари, Бочинин с Колотовкиным!

Торопливо повесив полушубок на прежнее место, Анискин вернулся на лавку, сел, положил руки на пузо и давай туда-сюда и сюда-туда вертеть заскорузлыми пальцами. Потом он набычил голову, стал задумчиво прицыкивать пустым зубом.

— Это ведь дело менят! — холодно сказал участковый. — Это когда же выстрел был? До Степанова или позже?

— Раньше! — ответил Вершков. — Степанов выстрел, как сам знаешь, был глухой, как бы в подушку, а тот звонкий. Кто-то из леспромхозовских стрелял. — Вершков замолк, раздумывая, положил напильник на колено. Потом он тихо продолжил: — Из двенадцатого калибра стреляли.

— Ты почто знаешь, что леспромхозовский?

— Как не знать! — ответил Вершков и неожиданно весело улыбнулся. — Ты что, не разбирашь, какой заряд в магазинских патронах?

От улыбки лицо охотника помолодело, теперь увиделось, что ему только под шестьдесят, морщины на лбу и у рта неглубоки, губы свежи. Охотник улыбался, и на его лбу расправилась трагическая складка, такая, какая бывает у хороших актеров или у одиноких женщин.

— Так! — сказал Анискин. — Эдак!

Ясноглазый, большелобый и энергичный, сидел на лавке участковый; просторными, резкими движениями он расстегнул все пуговицы на вороте теплой рубахи, погладил седые волосы на груди ладонью, мечтательно прищурившись, с ног до головы оглядел охотника.

— Чего же ты не пошел на второй выстрел, Флегонт? — спросил Анискин. — Вот ведь понимаешь, что выстрел был диковинный, а не пошел? А, спрашиваю?!

По щекам Вершкова пробежала тень, веки вздрогнули, туго сжались губы. Это заняло мгновение, долю секунды, а потом лицо охотника опять бесстрастно застыло.

— А не хочу, Анискин! — приглушенно ответил Вершков. — Не хочу на выстрелы ходить! — Он еще понизил голос. — Что мне ходить, если леспромхозовские стреляли…

Собаки, уж было мирно задремавшие на половичках, тревожно вскинули головы: верно, в голосе охотника прозвучало что-то такое, что встревожило их. Снова поднялись острые уши, вздыбилась шерсть, оскалились пасти. Ньюфаундленд кляцнул зубами и глухо, как отдаленный гром, зарычал.

— Ишь что с ними делается! — сказал Анискин и внезапно обратился к охотнику: — У тебя ведь есть бескурковка, Флегонт? Дай-ка я на нее гляну.

Поднявшись, участковый снял с оленьих рогов новое ружье марки ИЖ-12 с двумя стволами, положенными друг над другом, и с гладким местом там, где у обычных двустволок стояли напряженные курки. Резким и сильным движением Анискин переломил ружье, щелкнув, вернул стволы в обратное положение и вдруг протянул ружье Качушину.

— Ты, Игорь Валентинович, такой расстроенный из-за рыбаловки, что молчишь как бирюк! — весело сказал участковый. — Так хоть погляди на эту сволочь бескурковку. Вот и скажи: на предохранителе «ижевка» или нет?

Тяжелое ружье удобно сидело в руке, ложа была гладкая и ласковая на ощупь, но, посмотрев на предохранитель, Качушин вспомнил притчу о сороконожке, которая обезножела оттого, что задумалась, какой ногой шагать. Минуту назад следователь твердо знал, что планку предохранителя полагается сдвинуть вперед, чтобы снять ружье с предохранителя, а вот сейчас сомневался: «А не назад?»

— Срамцы инженера! — рассмеялся Анискин. — Хоть бы написали или стрелочку сделали.

— Это страсть, Федор, до скольки разов я по птице на предохранителе стрелял! — сказал Вершков. — Подцепишь селезня на мушку, а она, сволочь, даже не чакнет! А в другой раз она сама подаст голос. Вот какая страма, эта бескурковка!

— Вот и поп Стриганов ее тоже не любит! — сказал Анискин.