Деревья-музыканты

Буа-д’Орм Летиро сидел на земле перед главным алтарем. По левую руку от него находился его помощник, «геал» Мирасен, служитель бога Собо-Наки-Дагоме; по правую — Клемезина Дьебальфей, худая, изможденная старуха, жрица бога Аизана Гвинейского. Вдоль стен стояли алтари других лоасов. Жрецы сидели широким кругом на утрамбованном земляном полу. Собралось уже около восьмидесяти человек, а прибывали все новые. На всех лицах — бритых и бородатых, морщинистых и дубленых, коричневых и черных — к профессиональной жреческой важности примешивалось выражение мучительной тревоги. Большинство присутствующих посвятило водуизму всю свою жизнь. Сумеют ли они на закате дней изменить самые основы своего существования?.. Конечно, были среди жрецов и люди без стыда, без совести, смотревшие на свою должность папалоа как на источник легких доходов, люди корыстолюбивые, запятнавшие себя подлыми поступками, причинявшие зло своим ближним. Но были и другие — истинные дети земли, люди долга, хранители традиций, легковерные и ревностные служители богов, чьими наследниками они искренне себя считали, люди, творившие добро, — насколько вообще можно творить добро в обществе, враждебном человеку...

Один за другим папалоа вставали, брали слово. Уже выступили с речами Ти-Кок, знаменитый маг из Барадера, и Люксамар, главный жрец в Педернале, и Брав Гассон, ясновидец из Гранд-Салина, и многие другие служители религии воду. Столкнулись две противоположные точки зрения. Одни жрецы предлагали подчиниться — но только для вида, а тем временем перенести храмы в сокровенные места и совершать водуистские обряды в глубокой тайне. Другие призывали к борьбе, решительной и суровой, требовали сплотить верующих вокруг хунфоров, грудью встать на защиту лоасов и заставить белых попов отступить. Каждый оратор защищал свое мнение с превеликим жаром, ссылаясь на собственную мудрость, на свои огромные заслуги перед водуизмом. Атмосфера накалялась, в зале нарастал гул.

Буа-д’Орм молчал, сидел спокойный и невозмутимый. Напрасно «геал» Мирасен вглядывался в морщинистое лицо старика, пытаясь угадать, какое он принял решение. Но вот шум резко усилился. Буа-д’Орм встал. Сразу наступила тишина. Глаза обратились к главному жрецу Ремамбрансы. Его белый долгополый сюртук казался ослепительно ярким пятном в этом пестром собрании, которое озаряли пляшущим пламенем жестяные керосиновые лампы. Весь облик тщедушного старца с трясущейся головой, повязанной белым шелковым платком, был, однако, исполнен величия. В его правой руке, приковывая взоры, сверкала дека. Жрецы смотрели на священный предмет, который украшал некогда храмы святой Алады, и пересек моря, и прошел сквозь бури вместе с черными рабами в корабельных трюмах, и увидел, наконец, песчаные берега Гаити. Вот он, долгие века переходивший из рук в руки символ верности и постоянства! Лоасы бессмертны! Другие папалоа владели лишь немудреными амулетами, сделанными совсем недавно из высушенных плодов тыквенного дерева и дешевой мишуры... Дека сияла в руке главного жреца, как восходящее солнце.

Вдруг, ко всеобщему удивлению, Буа-д’Орм двинулся через толпу к выходу. И все увидели, что в дверях, вытянувшись во весь свой огромный рост, стоит Данже Доссу. Буа-д’Орм шел твердым шагом, и люди расступались перед ним в мертвой тишине.

— Данже!.. Не смей входить в жилище светлых лоасов, которых ты предал!

На губах Данже заиграла улыбка.

— Меч не боится меча, Буа-д’Орм!.. Прочь с дороги! — воскликнул он.

Буа-д’Орм ничего не ответил. Он закрыл на миг глаза, потом снова устремил их на колдуна. Взгляды противников скрестились. Доссу смеялся, широко раскрыв рот и обнажив пунцовые десны.

— Шита, Данже! Сядь! — негромко приказал Буа-д’Орм.

Глаза Данже Доссу мерцали. Видно было, что ему стоит великого труда не опускать веки; собрав всю свою волю, глухо рыча, он глядел вытаращенными глазами на деку, которая медленно вращалась в руке главного жреца.

— Шита, Доссу! — повторил Буа-д’Орм.

Данже Доссу отчаянно боролся с чарами, что исходили от светоносного шара, от глаз Буа-д’Орма, смотревших на него спокойно и мягко. А дека все кружилась и кружилась в руке жреца.

Колени отступника подогнулись. Буа-д’Орм стоял перед ним, величественный, невозмутимый, слегка откинув туловище назад, худой и тонкий, как хворостинка. Колдун медленно опустился на корточки. Из его полуоткрытого рта вырывался храп. Он спал.