Деревянная грамота

— Да я это! Земского приказа ярыга Аксентьев! — совсем было бойко и басовито, но на последнем слове пустив петуха, крикнул Стенька. Неймется тебе? Так иди блинов поешь, иди выпей! На морозе, гляжу, совсем умишко отшибло!

— То-то… — прошептала Авдотьица. — Что, светы вы мои, — по саням? На Москве свет клином не сошелся!

— И в Соликамске люди живут! — подхватил Нечай. — И в Соликамске попы венчают!..

Вонифатий со своей Любушкой уже полулежали в низких и глубоких санках, Потапыч подтыкал меховую полость. Нечай потащил Авдотьицу за руку, вторые санки двинулись им навстречу. Прямо на ходу парень боком повалился в них, Авдотьица же кинулась сверху и, барахтаясь, они засмеялись.

— Я вас! — прикрикнул Потапыч и с молодой прытью вскочил в те же сани.

— Ги-и-ись! Ги-и-ись!!! — раздалось с первых саней и, получив чувствительный удар кнутом, пошел крупной рысью молодой сильный возник. За первыми санками понеслись и вторые. Стенька стоял столбом, глядя, как улетают в разудалую масленичную ночь Вонифатий с украденной невестой, детинушка Нечай да безмерно счастливая Авдотьица.

Однако надобно было и о себе позаботиться. Калашниковский-то приказчик сколько-то отвалит за молчание, однако спина — не казенная. А коли сейчас поднять тревогу — то можно будет и вывернуться. Поднять шум, начать ломиться в калитку! Мол, вынесли у вас — не понять что, на санях увезли, и мы, Земского приказа людишки, издали заметили, пока добежали — саней и след простыл…

Стенька кинулся к калитке, но услышал вдруг за спиной повелительное слово:

— Стой! Стой, кому сказано?!

Он и встал в пень! Вроде бы все, замешанные в похищении, укатили, так кто же тут еще балуется? Что за баба?..

— Повернись, орясина…

Он повернулся и увидел статную девку, ростом гораздо ниже беглой Авдотьицы, но и не маленькую, а в самый раз.

Девки бояться было стыдно.

— Да ну тебя! — рявкнул он, опять устремившись к калитке.

— Гляди ты, какой шустрый! Видал, куманек? — спросила девка кого-то незримого. — Нет уж, шуму подымать не дадим. Не дадим, куманек?

Стенька опять повернулся. Рядом с девкой стоял молодец в меховом колпаке, плечистый, но безбородый. Стоял крепко, расставив ноги, чуть покачиваясь.

— А не дадим, кумушка! — отвечал этот блядин сын, страдник, худяк, пес бешеный, аспид недобитый, Данилка Менжиков!

Очевидно, они из укромного места, неведомо для Вонифатия и Авдотьицы с Нечаем, наблюдали за похищением.

— Да вы ж меня под батоги подводите! — воскликнул Стенька.

— Коли заорешь — батоги тебе медовым пряником покажутся! — пообещала девка.

— Гляди у меня, песья лодыга, — добавил треклятый Данилка.

Некоторое время все трое молчали. этого времени хватило, чтобы Стенька осознал всю бедственность своего положения.

— Говорил же мне мой подьячий! — прямо застонал Стенька, однако не громко, в меру. — Говорил же — все у этих бесовых баб из-за полюбовников! Говорил же, что Авдотьица, блядина дочь, с кем-то снова связалась!.. А я, дурак, его не послушал!

Вдруг он замолчал, словно бы осененный великой мыслью.

— По-о-онял… — как бы самому себе не веря, протянул он, и вдруг слова хлынули, полетели, понеслись, друг дружку обгоняя: — А грамота-то, выходит, — проклятая! Как с ней связались — так одни несчастья! Да это не грамота — это нечистая сила! Оборотень — вот что это, как Бог свят оборотень! Как леший водит — так и она водит! Вроде совсем в руки далась а вот тебе шиш вместо грамоты! Шут знает кем обернулась! И вам тоже шиш!

Это уже относилось к Данилке Менжикову как таковому и ко всем конюхам вместе взятым.

— Погоди, молодец! Ты что такое несешь? — удивилась девка и повернулась к страднику, псу бешеному, худяку и аспиду. — И ему, что ли, та грамота понадобилась? А, куманек?

— И не спрашивай, кума! Прав приказный — та грамота хуже всякой нечистой силы. Беса, сказывают, можно в рукомойник загнать и закрестить, а грамоту крести не крести — глаза отводит и пропадает, — честно признал окаянный Данилка. — Вроде совсем уж нагнали и ухватили — а вместо грамоты тебе такое, что и слов нет. Нам вон вместо нее мешок с табачищем достался…

— Так, может, не грамота глаза-то тебе, куманек, отводит? Может, бес-то твой — человечьего роду-племени? — и девка перевела взгляд с куманька на ярыжку.

— Сама бы поискала! — огрызнулся тот. — Сама бы за ней по всей Москве погонялась! Только что в руки давалась — ан вместо нее дуля!

Сейчас Стеньке казалось, будто он и впрямь всю Москву обошел и объездил, преследуя проклятую книжицу из тонких дощечек.

— Не грамота глаза мне, говоришь, отводит? — переспросил Данилка.

И остался стоять с приоткрытым ртом — как видно, пришла ему мысль, но смутная, пока еще бессловесная.

— Знаешь, как бывает? На видном месте лежит, а ты и не примечаешь, подсказала девка. — Пока носом не ткнут.

Стенька насторожился. Смахивало на то, будто подлеца Данилку сейчас как раз и ткнули носом в грамоту. И сам он воплями своими в этом дельце участие принял…

Он махнул рукой, повернулся и пошел прочь.