Деревянная грамота

Это требование несколько озадачило Томилу - в схватках, что в станочном бою, что в охотницком, бойцы сходились равномерно. Однако было у него в запасе кое-что, чего Данила вблизи еще не видывал. Всякий надежа-боец, что, зажав в зубах шапку, прорывал строй противника, владел этими короткими стремительными ударами, наносимыми одновременно с шагом, что ли шаг - то полновесный удар, и - следующий шаг с ударом разом, и так вперед, не оборачиваясь, потому что те, кто за спиной клином ломил в брешь, примут ошарашенных на свои кулаки...

Он шагнул вперед раз и другой, а на третьем шагу в голову Даниле полетел кулак. Парень, как умел, ушел в скрут. И сразу же отвесил оказавшемуся совсем близко Томиле почти такую же пощечину, как Богдаш Сопле.

Надо полагать, в пощечину он вложил всю душу, да еще направил ее так, чтобы прибавить скорости Томилиному стремлению вперед. Скоморох, мотнув башкой, сделал еще шаг - и упал на колени. Данила же, не соблюдая никаких правил охотницкого боя, бросился к санкам и стал сдирать с накр рогожку.

- Ну, куманек! - воскликнула Настасья. - На, держи!

И сунула ему свой засапожник с нарядной красной шелковой кистью.

Данила содрал рогожку - в санках действительно стояли связанные между собой накры.

- Они или не они? - сам себя спросил он.

- Берегись! - крикнула Настасья.

Томила поднялся на ноги.

- Ага-а! .. - прохрипел он. И рванул полу тулупа, и выхватил нож.

Горько пожалел Данила, что не взял с собой свой подсаадачник, с широким клинком, с игольчатой тонкости острием. Настасьин засапожник, меньше пядени длиной и с кривым лезвием, против Томилина ножа был словно игрушка. Однако Настасья не врала, когда говорила, что ночью безоружной не ходит. У нее в рукаве непременно имелся кистень.

Она и выхватила свое надежное оружие, да только в ход его не пускала зажала в кулаке и надвигалась на Томилу со словами:

- Страдник, пес бешеный! Шел бы ты прочь! Убирался бы ты с Москвы, окаянный! Глаза б мои на тебя не глядели!

И ее можно было понять. Все же Томила был ей - свой, тоже скоморох, тоже на Москве - неродной, и в трудную минуту они опять могли объединиться до лучших времен. Она не хотела губить Томилу, как год назад едва не погубила метким ударом Ивашку Гвоздя, и подводить его под розыск Приказа тайных дел она тоже не желала. Ей казалось, что удастся, как удавалось раньше, одним лишь грозным словом с ним управиться.

Но Томила озверел от позора. Сопливый мальчишка поставил его оплеухой на колени про красивой девке, которая, как знать, могла ведь и с ним самим в постели однажды оказаться!

- Ну, бей, ну, бей! - повторял он, надвигаясь на яростную Настасью. И вдруг метнулся вбок, проскочил мимо нее, кинулся к Даниле.

Настасья не успела его ухватить хотя бы за рукав и, разворачиваясь, завизжала.

Как Данила увернулся от ножа - он и сам бы не мог объяснить. Уже когда они вдвоем рухнули в снег, оказалось, что он обеими руками вцепился в Томилину правую и норовит ее вывернуть, Томила же, барахтаясь, норовил так высвободить левую, чтобы ударить парня по голове, а лучше всего - в висок.

Но не зря визжала Настасья - ей ответил из темноты примерно такой же пронзительный крик.

- Сюда, сюда! - принялась она звать неведомо кого, одновременно наклоняясь над Томилиной спиной и пытаясь скользнуть рукой так, чтобы рвануть на себя и придушить скомороха.

И совсем близко раздались скрип полозьев, конский храп, мужские голоса. И вплотную с Настасьиными санками остановились розвальни, а оттуда первым выскочил статный молодец с торчащими из-под шапки золотыми кудрями, с золотой курчавой бородкой.

- Ну-ка, пусти! - и он, оттолкнув девку, ухватил скомороха за левую руку и так провез по снегу - что борозда вышла чуть ли не до стылой земли. А то, что рука оказалась вывернута неестественным образом и скоморох дико заорал от боли, его меньше вснго волновало.

- Жив, свет? - прыгнув следом, оказался рядом с Данилой другой молодец, протянул ему руку, дернул и поставил парня на ноги.

- Велик Господь - успели! - с тем из саней выкарабкался третий. А четвертый вылез молча - видать, неразговорчивый попался.

Извозчик же остался сидеть с вожжами в руках - во-первых, ему еще не заплатили, а во-вторых - любопытно же!

- Пусти! - велел Данила Семейке, который все еще держал его за руку, и, совершенно не беспокоясь о Томиле - уж Богдаш-то с ним разберется! подобрал со снега Настасьин засапожник и наконец склонился над накрами.

- Ты что это затеял? - спросил Тимофей.

Парень молча ударил ножом в первый горшок, пробил кожу, нож провалился, Данила выдернул его и пробил второй горшок. Там стукнуло. Данила сунул руку в прореху и вытащил сложенные вместе темные дощечки.

- Вот она, грамота, - сказал негромко. - Глядите, товарищи, вот она какова...

* * *