Деревянное яблоко свободы

– Вот, видали! – вслед ему кивает Вера. – «Нигде ничего нет, никуда не принимают». Ему поручено заводить связи на заводах и фабриках. Видите, как он их заводит. Сейчас дойдет до угла, померзнет и вернется обратно. «Нигде ничего нет, никуда не берут». Антоша, найдите мне замену, а я уеду в деревню.

– И что вы там будете делать?

– Фельдшером устроюсь. Буду лечить людей и вести пропаганду.

– Легко сказать, – скептически качает головой Таксис. – Во-первых, никаким фельдшером со своими швейцарскими документами вы не устроитесь, об этом нечего даже и говорить. Во-вторых, что касается хождения в народ, то вам к этому надо серьезно подготовиться. Многие люди ходили – и я в том числе – и были разочарованы. Вы там, в Швейцарии, вообразили себе, что русский народ сам по себе уже социалист и как только вы придете к нему, он тут же развесит уши и пойдет за вами. А это, Верочка, далеко не так. Русский народ хочет только, чтоб не было хуже и чтоб его оставили в покое. А что до революции, то он даже не знает, что это такое и с чем ее едят. Пойдете в народ, будете служить фельдшерицей, будете пичкать крестьян своими мазями и порошками, кому-то от ваших мазей и порошков, может, и полегчает. И это все, что вы сможете сделать для народа. Впрочем, я не против того, чтобы вы это испытали на себе, хотя бы для того, чтоб убедиться, что это пустое. Но потерпите еще немного. Найдем вам замену, и отправляйтесь с богом.

Вот уже не первый раз слышит Вера такие разговоры от тех, кто ходил в народ. Отчего же такое разочарование? Не оттого ли, что некоторые народники внушают крестьянину непонятные ему идеи, вместо того чтобы исходить в своей деятельности из его нужд, требований и стремлений в том виде, в каком они выработаны им в ходе истории?

Нет, надо испытать это самой, самой попытаться найти ключ к темной крестьянской душе.

После ухода Таксиса она снова склоняется над столом и шифрует ответы в тюрьмы.

Вечером приходит Вера Шатилова. Она некрасива, но есть в ней что-то притягательное. Всегда в движении, деятельная, она берется за любую работу, никогда не хнычет, всегда всем довольна, общение с ней всегда успокаивает. Сняв пальто, она немедленно усаживается за работу.

– Верочка, ты меня сменишь? – спрашивает Фигнер.

– Конечно, Верочка.

– А я пойду к своему телеграфисту.

– Бог в помощь, Верочка.

– Пропади он пропадом, этот телеграфист.

Вечереет.

Она стоит на углу Арбата и Староконюшенного переулка. Стелется по булыжнику поземка, ветер пробирается сквозь легкое пальтишко. В сумочке несколько клочков бумаги – уже зашифрованные записки. По тротуару прямо к ней идет городовой. Может быть, он идет, чтобы арестовать ее. Но не бежать же! Она стоит. Холодно. Ей кажется, что городовой видит ее насквозь и точно знает, зачем она здесь стоит. Городовой медленно приближается. Осталось пять шагов, три. Скользнув по ней равнодушным взглядом, городовой проходит мимо. Начинают мерзнуть ноги. Она растирает колени руками. Но вот из-за угла выныривает долговязая фигура. Шинель с поднятым воротником, на голове лохматая шапка. Это телеграфист. У него связи с жандармами, через него можно передать записки.

Телеграфист оглядывается по сторонам, так что сразу можно догадаться, что замыслил он что-то нехорошее.

– Зайдемте в трактир, – бросает он на ходу, проходя мимо Веры.

В трактире грязно, накурено, но хоть можно погреться.

– Пару чая, – небрежно бросает телеграфист половому и устремляет на Веру печальные свои глаза. – Трудно, барышня, жить, очень трудно. Все больно опасаются, а платите вы мало. Музыкант у меня есть знакомый, связан с жандармами, так он меньше трех рублев не берет. И то, говорит, я за вечер, говорит, три рубли смычком заработаю. А ему ведь из этих трех рупь надо жандарму отдать. Да и мне надо хотя б рупь заработать, семья все ж таки, двое детишек малых, леденцов хочут, и риск большой.

– Ну вот вам за все, за музыканта, за детишек и за риск, пять рублей хватит?

– Пять рублей – это еще по-божески, – бормочет телеграфист. – За пять рублей, может, и удастся чего сделать.

Вера возвращается к себе на «толкучку». Все эти телеграфисты, жандармы, тюремные надзиратели и музыканты обдирают ее как липку. Но у этого неприятного обстоятельства есть и весьма приятная сторона. Та, что за взятки возможно многое: войти в контакт с заключенными, облегчить их участь, а иногда и устроить побег. Исконный порок российского общества иногда становится благом, способствуя смягчению порядков, определенных законами.

Василий Грязнов лежит по-прежнему на диване, читает что-то смешное и хохочет в голос.

Ткача Якова нашла Вера Шатилова. Яков, хотя и неграмотный, хотя только что из деревни, оказался мужичком сообразительным. Он сразу все понял: и насчет тяжелых условий труда, и насчет равенства и неравенства. Слушал, головой кивал, соглашался. И согласился даже помочь организовать кружок среди знакомых рабочих.

– Только где собираться-то будем? Нешто у вас?

– Да нет, у нас не очень удобно.