Дерево даёт плоды

— Пришел отец, — сказала она. — Все‑таки он решил ехать. Обещали домик, и работа по нем. Вам сколько ложечек? Сахар лучше положить сразу, а то плохо растворяется.

Усевшись между нами, она приготовила ароматный кофе. Дына отлепился от спинки кресла, дрожащей рукой обхватил кружку с нарисованным гномиком.

— Трофейная, — пояснила Ганка. — У нас целый сервиз. На тарелках, знаете ли, разные сценки из сказок, специально для капризных детей, чтобы не канителились с едой, кто быстрее слопает, тот и увидит на дне сказку.

— Чтобы увидеть сказку, надо сожрать все до конца, верно? — прошептал Дына.

— До конца, — засмеялась Ганка. — Вам не нравится кофе? На дне кружки, правда, нет никакой картинки, но кофе хороший, дар ЮНРРА.

— ЮНРРА приостанавливает доставку продовольствия в Польшу, — объявил Дына, вертя в руках кружку. — Нет зерна, нет мяса, картошки, жиров.

— Пей! — сказал я.

Он допил кофе залпом и взглянул на меня так, словно ждал дальнейших приказаний.

— Закругляйтесь. Хватит болтовни, — сказала Ганка.

Я сообразил, что она слышала нас, тем более что последнее время часто подслушивала мои разговоры.

— Вы гость Романа, но раз уже допили кофе, убирайтесь отсюда.

— Весьма сожалею…

— Убирайтесь сейчас же!

Дына встал, я видел, что он хочет еще что‑то сказать.

— Не бойся. Я не стану на тебя доносить, — сказал я, немного повременив. — Ты не был у меня, мы с тобой не разговаривали. Жаль, что нет у тебя какого-нибудь вашего удостоверения. Я заставил бы тебя его сожрать, вот и все.

Тогда Дына отступил на шаг, вытер губы платком и сказал, чуть заикаясь и с трудом переводя дух:

— Роман, ты еще пожалеешь, вот увидишь. И дополни свою биографию, героическую биографию. Напиши, что твоя жена путалась с немцами…

— Заткнись! — крикнула Ганка, но я жестом велел ей замолчать.

— …Что выдала гестапо вашего «Юзефа» и ваш паршивый комитет вместе с твоим папочкой, напиши, дурачок, что из‑за тебя погибли люди, когда бежал этот еврей Хольцер. Ты выдержал, а четверых отправили в штрафную команду и прикончили в каменоломнях, напиши, что убил Магистра, помнишь, наверное, напиши…

Ганка не дала ему закончить. Вскочила и, прежде чем я успел опомниться, разбила о физиономию Дыны пустую кружку, порезав ему осколками щеку. Она била его кулаками, отчаянно бранясь, пока не явился отец.

Он был еще в рабочей одежде, синей телогрейке и войлочных бурках.

— Стой! — крикнул он. — Остановись!

Ганка отпрыгнула в сторону.

— Бей, отец! Бей гада. Это фашист!

При виде старика Дына успокоился. Он стоял, прижав платок к окровавленной щеке, злобно усмехающийся, уже овладевший собой, убежденный в собственном превосходстве.

— Может, сядем и поговорим спокойно, Орлеанская дева, и ты, Дон — Кихот, — сказал он. — Я бы выпил еще кофе, если хватит трофейных кружек, поскольку я еще не кончил. Я не летописец рода Лютаков, но могу поделиться моими скромными познаниями в этой области.

— Ну что? — проворчал старик. — Вызвать?

Лицо Ганки сделалось серым. Кончиком языка она облизывала посиневшие губы. Мне следовало немедля что‑то сказать, сделать, ибо кольнуло предчувствие, что еще минута — две, и Ганка отвернется от меня и уйдет, сбежит.

— Садись, — сказал я Дыне. — Налей себе кофе и объясни.

Нет, не так. Не то я должен был сказать, чтобы он почувствовал мое превосходство. Но что? Может, действительно послать старика за милицией, позвонить с улицы Лясовскому или Шимону?

— Батя, выйдите, — шепнула Ганка. — Постерегите у двери.

— О! Я арестован? — удивился Дына.

— Говорите, что все это значит!

Дына налил себе кофе в кружку с гномиком, старательно размешал и теперь прихлебывал с ложечки, наслаждаясь.

— Сейчас все расскажу, при условии, что не будете мне мешать, так как не хотелось бы что‑либо перепутать. С чего бы начать? Так вот, один мой знакомый интересовался ео время войны деятельностью разных Лютаков и им подобных, словом, возглавлял бюро по сбору информации о коммунистах. Когда пресса и радио подняли шум вокруг истории Романа, он рассказал мне массу интересных подробностей. Твоя жена вышла из тюряги, ее не отправили, как тебя, за колючую проволоку. Вы переписывались?

— Нет.

— То‑то же. Эту женщину обработали по первой категории. Впрочем, не удивительно. У нее были, так сказать, друзья. И один из них — немец, служивший где‑то по хозяйственной части. Все ясно, королевич?

Тот, кого выпускают из‑за решетки, должен расплачиваться. Теперь подумай‑ка, кто мог сообщить о «Юзефе»? Дорогуша, прежде, чем прийти сюда, я ознакомился, как видишь, с семейной хроникой, конечно, по мере возможности.

— Ну ты сам сказал, что это лишь предположение, — возразил я.

Он засмеялся и постучал себя по лбу. Дына добился превосходства надо мной, хотел им воспользоваться, я же чувствовал себя безоружным.

— Ну, а другие дела? Магистра помнишь?

— Это был мерзавец, убийца! Нашел кого защищать! Убивал людей шприцем, несколько тысяч переколол.

— Никто не дал тебе права убивать, подменять господа бога или эсэсовца, — сказал Дына. — Магистр оставил четверых детей. Они сейчас живут в Силезии. Но поехали дальше.