Дерево даёт плоды

День начинался тогда в пять. Около шести я уже просматривал на заводе, у себя в отделе, инструкции и предписания, целую груду всевозможных бумаг, а потом наблюдал из окна за рабочими, следовавшими через проходную. Сначала, стоя у окна, я тревожился, что именно сегодня они вдруг не придут, что я не увижу никого, кроме Шатана, заводской охраны, начальства, контролеров, причем вовсе не опасался потерять место, поскольку Шимон Хольцер недвусмысленно утверждал, что работы полно, не хватает только подходящих людей, — это опасение было совершенно другого рода, еще необъяснимое. Позже я привык и уже различал отдельных людей, физиономии связывал с личными делами, фигуры — с рабочим местом. Этот — формовщик из литейного, этот — кочегар, а этот — сварщик, этот — из кузнечного, тот — токарь, а вот — механик. Партийцев я знал всех, впрочем, их было немного — сорок с небольшим, но среди них нашлось двое друзей отца. Как‑то, когда я впервые пришел сюда с Шимоном, принимать дела, то сказал ему:

— Знаешь, как я наревелся, когда первый раз шел в школу. Ботинки у меня были кошмарные, на три номера больше, и я боялся, что меня засмеют в классе. И теперь тоже стесняюсь. Роман Лютак — начальник отдела кадров завода имени Яна Лютака. Это звучит ужасно.

— Что звучит ужасно? Хорошо звучит, я даже повторял про себя, красиво звучит. Дело хорошее — вот мое слово, и эти ботинки будут тебе впору.

Директором завода был седой инженер, давно здесь работающий, специалист послевоенного набора. Человек нерасторопный, как говорил Шатан, секретарь партийной организации. Хоть он уже знал о принятом решении, однако долго и тщательно изучал бумаги, прежде чем торжественно вручить ключи от стола и сейфа. К сожалению, Шатан в тот день священнодействовал в комитете, и знакомство с сотрудниками состоялось без него. Улыбка, приветствуем, а, сын Яна, наконец подходящий человек, вы не представляете, какой хам был ваш предшественник, знаем, знаем, как не знать, мое почтение, помилуйте, товарищ, беглый взгляд, влажная ладонь, разрешите представить, улыбка, приветствуем. И так до бесконечности. Заместитель директора по административно — хозяйственной части, главный инженер, главный технолог, тот‑то, такой‑то. Я даже удивился, что их столько. Они приветствовали человека, который вторгнется в их прошлое и будет копаться в настоящем, а к тому же еще и… Лютак. Поэтому выказывали сердечность, готовность помочь, встревоженность, скрытый страх, неприязнь, подобострастие и едва замаскированную иронию.

— Я имел честь знать вашего отца, — заверил главный инженер, — но, признаюсь, понятия не имел, что он конспиратор. Когда‑нибудь мы об этом побеседуем.

Я хотел сказать, чтобы он не связывал меня с отцом, но промолчал, ибо происходило это уже в моем служеЗном кабинете, среди шкафов с папками личных дел, у стола, над которым висела фотография Яна Лютака в молодости.

Через несколько дней Лобзовский опубликовал статью, посвятив моей особе множество цветистых фраз, что вызвало небольшие нашествия, визиты друзей и не друзей, а также появление в нашем доме самого Дыны. О скандале с ним я никому не говорил, впрочем, он как сквозь землю провалился и не подавал признаков жизни. Дело об убийстве тетки тоже не двигалось, а Лясовский только разводил руками, когда я спрашивал его, напал ли он на след преступников.

Итак, день начинался в пять утра, а кончался в десять вечера. Возвращаясь с фабрики, я покупал, что попадется к обеду, поскольку Ганка кончала работу на час позже, после обеда зубрил юриспруденцию, а она шла на курсы — готовилась сдавать за семилетку. Когда возвращалась, я помогал ей заниматься, мы вместе читали газеты и политические брошюры, не раз при этом ожесточенно споря.

Однажды из окна своего кабинета я увидел, что рабочие останавливаются у проходной, собираются грзшпами и разговаривают, оживленно жестикулируя. Был март, дождь размывал краски, сумрак смазывал очертания, заводской двор из моего окна на третьем этаже казался грязным прудом, в котором плавают какие‑то чудища. Никто не стоял в одиночку, мелкие группки сливались и разрастались, то и дело вспыхивали светлые блики сотен человеческих лиц, царило оживление, смысла которого я не понимал, пока не узнал Шатана и нескольких товарищей, окруженных толпой. Это они. Левая полка наверху. Дело о поездке за машинами. Наградные листы к Первому мая. Инженер Козак, монтер Реханек, мастер Бохенский, Юзефович (есть сигнал, что был под судом), Валигура (направляется на воеводские курсы), Кравчик из охраны, молоденький Юрек Загайский.

Внезапно у меня перед глазами возникла другая сцена. Я стоял на сторожевой вышке у пулемета и смотрел вниз на скопище обритых голов, окружавшее синие шапки капо. Кто‑то кричал, чтобы не стреляли, ребята из комитета проталкивались вперед, чтобы не допустить самосуда, а толпа ревела: «Мы сами, мы сами свершим правосудие!»

Я открыл окно. Порыв холодного ветра донес до меня крик Шатана:

— Роман! Они хотят бастовать!..