Дерево даёт плоды

Я вспомнил: оба парня входили в боевую дружину социалистов, но в делах я не нашел ничего такого, о чем упоминал офицер.

— Неправда, — сказал я, — не эти двое убили Терезу.

— Глупец, — буркнул офицер, — это одна и та же банда выродков, способных на все, это одна и та же рука, независимо от того, кому она принадлежит. Надо ее отсечь, отрубить. Ступайте, Юзефович, а мы тут послушаем этих господ.

Зазвонил телефон. Охрипшим голосом Шатан сообщил, что собрание проходит нормально и что меня выдвигают в состав делегации.

— Хорошо, — сказал я. — Согласен, только составьте разумную программу.

— Ясное дело. Самое главное — послать людей за продовольствием и станками. Можно обещать?

— Вы секретарь, а не я, но думаю, что можно.

— А теперь пригласите в порядке очереди по это му списку, — сказал мой гость, когда я положил трубку, потом спокойно добавил: — Но сперва поговорим с глазу на глаз. Немножечко на сей раз о вас лично. Право, странный вы человек, трудно вас раскусить. Облачились в легенду, разгуливаете с ней даже по будням и не боитесь, что этот наряд обветшает, а людям примелькается. Как видите, на меня это не производит ни малейшего впечатления, напротив, я мог бы вас скрутить и представить веские доказательства, кто вы такой. У вас неплохое воображение, поэтому слушайте: Роман Лютак укрывал у себя «Юзефа», но испугался и сообщил гестаповцам или полиции, только, на его беду, «Юзеф» почуял недоброе и скрылся, а гестаповцы, разозлившись, посадили супругов Лютак. Спокойно, спокойно. Продолжим. Что с ними было в тюряге, никто доподлинно не знает, кроме них самих, никто этого собственными глазами не видел, следовательно, они могли попросту выдумать страшную сказочку, чтобы скрыть нечто некрасивое. Донос на «Юзефа», например. Все‑таки Роман Лютак поехал в лагерь, а его супруга — домой. Супруга же, как выяснилось, в благодарность за освобождение сотрудничала в гестапо, что как‑нибудь удалось бы доказать при наличии хотя бы крупицы доброй воли. Супруг же, гм, выражаясь деликатно, спасал собственную шкуру. Ясно. Там было страшно, поэтому удивляться нечему. Пан Роман мог знать, что поделывает его семья, отец, тетушка, и то же самое могла знать пани Лютакова. Пан Роман мог об этом донести, особенно когда его избивали после побега Шимона Хольцера. Он был способен на многое. Даже кого‑то Там пристукнул. А потом пан Роман возвращается на родину. Устанавливает определенные контакты, и не с кем попало, передает вымышленное сообщение — вспомним историю с лондонским радио, — живет у тетушки, активистки, которая ему доверяет и располагает хорошей и полезной информацией. Пан Роман подставляет ножку неким гражданам, которые не устраивают его и кого‑то еще, об этом узнает тетушка, а может, и не только об этом: человек иногда выдает себя совсем невзначай, значит, тетку надо убрать. Какая захватывающая картина! А потом получает местечко благодаря слепоте и наивности некоторых людей, именно на заводе, где стоит заниматься крупным вредительством. Остается только один вопрос: для кого? Для кого заметки, сведения и вся тщательно продуманная игра? Но и на этот вопрос можно найти такой ответ, который все объяснит.

Я сидел, онемев. Сначала даже испытывал благодарность к человеку, который помогал мне освободиться от прошлого, однако вскоре, увидев себя таким, как он меня представил, я окаменел. В ту минуту некогда было вставлять реплики и доказывать, что, мол, то и это не вяжется, что одни данные противоречат другим, поскольку их мнимая логичность, казалось, вытекала из неведомой предпосылки, которая отрицала возможность иного истолкования. Ведь обоснований не хватало не этому фантастическому обвинению, а мне, тому, что могло бы его парировать. «Мое» представлялось легендой, «его» — фактами. Но страх, лишивший меня дара речи, не был страхом за жизнь, судьбу, будущее, а проистекал из констатации, что такая перелицовка правды вообще возможна, что факты, вывернутые наизнанку, выглядят более правдоподобными. И что так могло быть.

— Жуткая у вас манера шутить, — прошептал я, когда он закончил. — Вам бы снимать фильмы ужасов или колдовать, превращая людей в животных и наоборот.

— Вы говорите о власти над фактами, — спокойно произнес офицер. — Разумеется, это приносит большое удовлетворение по нынешним временам. Но вас не интересует, откуда мне известно, например, о ваших перипетиях, а также о вашей жене?

— Не интересуюсь, потому что знаю. От Дыны, от инженера Фердинанда Сурдыны.

— Как вы сказали? Фердинанд Сурдына? Правильно говорю?

Он записал в блокноте, а я уже сожалел о своей торопливости. Он же мог этого не знать, ведь и Дына эту сплетню, поганую сплетню о Катажине, должен был от кого‑то услышать, наконец, они могли получить обыкновенные анонимки.

— Почему вы считаете, что об этом сообщил тот инженер?