Деррида

Для Деррида «Письмо и различие» – первая по-настоящему личная книга, на которой его имя указано в качестве имени автора. Он отправляет многочисленные экземпляры с дарственными надписями своим вчерашним и сегодняшним друзьям, что будет делать всю жизнь. Реакции у бывших приятелей по лицею Людовика Великого или с улицы Ульм разные. Жан-Клод Парьент отвечает теплым письмом: «К своему удовольствию я чувствую философский дух того Жаки, которого я знал в молодости, конечно, созревший и словно бы возвысившийся, ощущаю ту понятийную живость, благодаря которой твои тексты никогда не оставят равнодушным»[411]. Тогда как Жан Бельмен-Ноэль, хотя сначала говорит, что «очень рад» увидеть Деррида «среди „великих“ нашего мира и все больше возвышающимся над многими из них»

[412], вскоре признается, что большинство текстов «выше его уровня», так что он вряд ли сможет ими проникнуться: «Я утонул в твоей книге быстрее, чем сам думал. Я прочитал не все и даже из дружбы не смогу всего прочесть»[413]

. Многие некогда близкие люди хранят молчание, начиная с Мишеля Монори.

К счастью, другие читатели, и не из последних, не скрывают своего воодушевления. Мишель Фуко, которому были известны почти все тексты, собранные в «Письме и различии», только что прочитал их все вместе, и он поражен «произведением, в которое они складываются, в самой их восхитительной прерывности»:

В их наложении, в их промежутке вырисовывается удивительная книга, которая, не прерываясь, пишется одной строкой, начиная с самой первой. Замечаешь, что раньше прочитал их, не замечая не только самих текстов, но и этого текста в текстах, который теперь проявляется. Этим я хочу тебе сказать, с каким нетерпением жду обещанные тексты[414].

Несколькими неделями ранее свои искренние благодарности принес ему Эммануэль Левинас, не ставший, однако, скрывать своей настороженности. Он воспользовался полученной книгой, чтобы перечитать посвященные ему страницы, «на которых немалая симпатия сочетается со многими моментами несовместимости»[415]

. Деррида пишет ему 6 июня 1967 года, на следующий день после начала войны, которую вскоре назовут Шестидневной. Следя за конфликтом, «не отрываясь от радио», он признается, что с какого-то времени его «не отпускают мысли о том, что происходит в Израиле». Это, несомненно, способствует его сближению с Левинасом. Дав комментарий на тексты, которые последний недавно ему прислал – вероятно, на расширенное издание труда «Открывая существование вместе с Гуссерлем и Хайдеггером», – Деррида в этом длинном письме развивает, возможно, подробнее, чем где бы то ни было, свою концепцию философского диалога – диалога сложного и взыскательного, который на самом деле может осуществляться лишь благодаря текстам. Речь не о том, чтобы сближать то, что невозможно сблизить, и еще меньше о том, чтобы «спорить». Задача – определить условия встречи, одновременно уважительной и бескомпромиссной.

Благодаря текстам, которые вы пишете и которые пишу я, благодаря вниманию, которое в них, если мне будет позволено так сказать, уделяется друг другу, вам известно, из какого различия и какой близости слагается их «диалог». И в этом есть что-то «братское». Оно больше высказывается в том обмене, вместить который в письма мы не можем даже надеяться. Больше в этом обмене и нашей повседневной работе: во всем, что я делаю, присутствует определенным образом и ваша мысль. Возможно, в каком-то смысле искаженная, но обязательная. Иногда, как вам известно, оспариваемая, но почему-то необходимая именно в момент вторжения мысли. Не имея возможности объяснить это здесь, я бы сказал, что уже два или три года чувствую себя одновременно ближе к вам и дальше от вас в силу определенного движения, которое в «Насилии и метафизике» еще не дано[416].