Держаться за землю

Каждый новый удар вырывал из него разумение, воздух, все чувства, но уже через миг всё опять возвращалось к нему, и Валек ясно слышал, как в толщу чугунного звона тонко-тонко врастают мучительный свист и фырчанье все новых осколков, и уж лучше б не слышал — стал таким же бесчувственным, как комок этой ржавой земли или выдранное из нее корневище перегнившей травы.

На пространстве длиной в километр вымахивали земляные деревья, скороросты на огненном корне, рассыпались хлобыщущим ливнем, оставляя в утоптанном грунте воронки едва ли не метровой глубины. Из окон цехов вырывало как будто бы изжеванные кем-то толстенные армированные стекла, в пустых глазницах полыхали розовые молнии, и кирпичная кладка вздувалась кипящими бурыми грушами, и уже ничего в том неистовом вареве было не разглядеть — это были уже не цеха, не кирпичные стены, а взбесившееся вещество…

Валька поднял на ноги Петька. В голове гудел колокол, гул его, истончаясь, превращался в едва выносимую резь, и Валек слепо трогал бесформенный череп, словно силясь нащупать под кожей какую-то кнопку, чтобы весь этот звон отключить. Пыль резала глаза. Кое-как он протер их земляными ладонями, размазывая по лицу животные, обильно выжимавшиеся слезы, повертел головой и увидел: половина ближайшего цеха разрушена, над уродливым бурым курганом курится розоватая пыль. Шагах в тридцати лежал Мизгирев, присыпанный комьями свежей земли. Подхватились к нему и, упав на колени, развернули его лицом к небу — тот смотрел на них пьяно-счастливыми голубыми глазами и улыбался, как боксер, не могущий подняться после встречного в голову. На нем была кровь, но Валек, как ни шарил, не мог понять, куда он ранен и насколько серьезно… ниоткуда не било, не лилось, как из лопнувшего маслошланга, — значит, жгут был не нужен, но Мизгирев куда-то уплывал, и Валек в страхе начал трясти его, звать, не слыша собственного голоса и все больше пугаясь улыбчивой, просветленной его безответности.

Наконец Мизгирев разглядел его и усилился что-то сказать — рот его шевелился беззвучно, а потом звуки хлынули в череп Валька, как вода; голова переполнилась криками чьих-то команд и животными ревами боли, словно из-под завала и в последнюю силу гортани. Никифорыч и Шкура подымали безвольного, ослепшего Лобана — с чугунно черного лица того свисал треугольный кровавый лоскут. Из-под кирпичного завала цеховой стены, как тетка Зина на Изотовке тогда, выползал, выдирался бугай Бекбулатка — кирпичи шевелились у него на спине, осыпались, проваливались, раскосые глаза казались трещинами, которыми лицо пошло от напряжения, рот оскален в ползучем усилии, сквозь клыкастые зубы рвался стиснутый кроличий крик, что, казалось, не мог исходить из такого большего, могучего тела. Но ведь даже металл, если рвут или плющат его, издает нестерпимый страдальческий вопль.

Бекбулатка кричал уже взрывами — с каждым новым рывком, словно там, под завалом, поперек его тела сцепились железные челюсти, отгрызают его по куску… Петро подорвался к нему — отгребать, и вот наконец-то, бугря кирпичи, катая под ними валы своих мускулов, цепляясь за Петьку, тот выбрался весь… нет, не весь, чего-то ему уже недоставало — Валек никак не мог понять, чего же именно…

— На позиции все, на позиции! — проорал, пробегая вдоль цеха, Кривченя. — Всех раненых вниз, в третий цех! В третий цех!

Валек потащил Мизгирева; тот сперва лишь царапал мысками бетон, но вдруг что есть силы вцепился:

— Нашел я, нашел!

— Чего, Мизгирек?!

— Дырку, дырку нашел! Не надо в туннель! Дальше надо — в овраг!..

— Ах, бабушку твою мотать! Живой!.. Поздняк, Мизгирек, не сейчас! Война на-горах!

— В окопы все, к забору! — Вцепился в Валька, пробегая, Кривченя. — Что, ранен?!. Чего?! Бросай его — сам доползет!..

— Давай, Мизгирек! Береги свою голову! — Валек усадил одноклассника наземь и кинулся вслед за Кривченей…

Забор был разбит, отдельные секции-плиты повалены, проломлены, размозжены, обломки бетона висели на гнутых прутах арматуры, в стрелковых ячейках, в окопах неистово-судорожно гомозились бойцы, упирали в курчавую землю пулеметные сошки, подносили коробки с золотыми патронными лентами, беспрерывно хрустели и лязгали всем своим вороненым железом, с которым еще не сжились, потому что ни разу не стреляли в людей, и сейчас вот, быть может, придется.

Валек рванул из-за спины висящий дулом книзу автомат и немедленно прыгнул в свое земляное гнездо. Навалился всем телом на переднюю стенку, повертел головой: Петьки нет, а налево — пустой, сильный взгляд невредимого Лютова.

— Инженер где?! Живой?!

— Нашел он, нашел! Дырку в шахту нашел!

— Большую дырку-то? А то, может, залезем в нее от греха, переждем? — засмеялся глазами комбат, отвернулся, к биноклю приник.