Держаться за землю

Бесконечно родной и чужой, тот стоял на колене и, щерясь, колотил сквозь бойницу в заборе, поводя автоматным стволом и как будто рассверливая, расширяя пролом, словно отбойным молотком выкалывая в каменной породе маленькую нишу, в которую вгонял свою возвратно-поступательную ненависть, огнем выбивая оттуда другие, враждебные жизни… «Тьють-тьють-тють!» — автоматная очередь с той стороны прочертила кипящую борозду по бетонной плите — прямо перед Петром и вокруг него заклубилась белесая пыль, а Петро все стрелял и не падал, словно в своих глазах был обречен и на вечную жизнь, и на вечную ненависть… и Валек, не владея собой, по-собачьи рванулся к нему из ячейки. Сила крови толкнула — с крокодильим проворством пополз, слыша колко-гремучие мелкие взрывы и стригущее цвиканье пуль по-над самой землей, и, поднявшись, влепился всем телом, вколотился зашедшимся сердцем в Петра, повалил его на бок, обмирая от радости, что невредимы.

— Ложись, дурак! Убьют! — прокричал сиплым, срывистым голосом и увидел в упор цепенящий, горячечный взгляд никого уже не узнающего брата…

— Ниже, ниже прицел! — услышал он лютовский крик. — Прямо, прямо ветла, влево пять, ближе сто!

Близкий, садкий хлопок оборвал этот крик, но уже через Лютов вновь заорал, как обваренный:

— Ко мне! Вале-ок! Ко мне!..

Валек пополз на крик и, съехав на брюхе в окоп, увидел то, чего не смог постичь: Лютов всей своей силой притискивал Гопника к стенке и сжимал его руку в запястье, не давая тому, извивавшемуся, колотить этой самой рукой по земле. А в распяленной и окровавленной Гопиной кисти, пробив ее насквозь, сидел какой-то черный цилиндрический предмет.

— Вот только рыпнись, блядь, по локоть оторвет! — орал Лютов Гопе в лицо. — Прошу тебя, не надо! Ну, больно, больно, да! А хочешь — оторвет?!. Ты! Держи его за руку! — скосил на Валька дикий глаз. — Крепко, крепко держи!

Плотность жизни достигла предела, но там, где встыла в воздух Гопина рука с засевшим в ней цилиндром ВОГа и где на ней склещились лютовские пальцы, эта плотность еще и еще возрастала — со скоростью движения Валька, со скоростью движения в нем крови, — и вот уж совсем ничего не осталось вокруг, когда Валек вцепился в толстое предплечье, только крепкое мясо окровавленной Гопиной лапы и как будто бы вросшая в это мясо граната. Похожая на капсулу с посланием потомкам, которую строители вмуровывают в фундамент будущего дома.

Валек видел белый, обточенный, равнодушно сияющий сталью набалдашник взрывателя и то, как этот набалдашник начинает поворачиваться, словно ручка настройки приемника, как лютовские пальцы выкручивают ВОГ из окровавленной ладони, вытягивая набалдашник на себя. Каменел и опять принимался дрожать от чудовищного напряжения, ощущая вот эту живую, пригвожденную к воздуху Гопину руку как скользкую рыбину, которую не должен выпустить из рук, иначе прочитают послание все трое: зажатая вот в этой капсуле спираль неуловимо разожмется и… И каждую секунду ему казалось: все! не удержал!.. В наструненных руках его лопались жилы, пружина разжималась в нем самом, но уже через миг снова видел плотно сжатые Гопины зубы, сквозь которые, вязкий и тягучий, как деготь, нескончаемо тек рев насилия над собою самим, над слепым своим телом, над болью… И вдруг Лютов дернул гранату, и взрывом подбросило, выгнуло Гопу — сведенные зубы разжались, дав волю такому ишачьему крику, что взрыва кинутой в воронку маленькой гранаты было и не слышно.

Потом Валек увидел Петьку, рванувшего за Лютовым налево по окопу, увидел Жигуля вцепившегося в руку наживую, без заморозки обезвреженного Гопника, и побежал за Петькиной спиной.

— Ты за мной, ты за мной! — подымал по цепочке бойцов убегающий Лютов. — Я упал — вы упали! Пошли!

Вскочили по цепочке в перебежку. Все та же подавляющая сила чужого автоматного огня прибивала Валька к затравевшей земле, что шершаво мелькала под его ослабевшими в дрожи ногами. «Ють-ють-ють!.. Ють-ють-ють!» — стегали резучие высвисты пуль, и сразу следом изнутри охлестывала радость: «Меня не убило! Меня не убьет!» Сильней всего хотелось видеть Лютова и Петьку, как будто близость к ним была порукой в том, что уцелеешь.

Лютов грузно прижался к заборной плите и, мотнув головою: «За мной!», устремился в широкий пролом. И цепочкой — за ним, под уклон, побежали к железной дороге овражком, пробивая крапивные заросли и трескучий бурьян, и Валек догадался: обходят атакующих с фланга. Наверху перекатывалась, нарастала, кипела стрельба, с каждым шагом все более близкая, страшная, но табунное чувство тащило Валька за Петром, за побитыми пылью пятнистыми спинами, касками, головами, плечами своих…

— Ложись! — крикнул Лютов и упал со всего роста навзничь, словно землю рванули у него из-под ног, как ковер, задолбил снизу вверх, рассевая свинец по овражному руслу.