Державин

– Батюшка, Иван Семёнович! – попросил его Державин. – Помоги хоть ты мне! Сядь со мной в карету да проедься несколько по городу, чтоб я поостыл!

В продолжение более двух часов Захаров всячески успокаивал поэта.

– Пойми, Иван Семёнович, как мне оправдываться, ежели я, быв на том заводе с четверть часа, не токмо никакой женщины не бил, яо даже в глаза не видел! – постепенно успокаиваясь, жаловался Державин.

– Не мне вас учить, Гаврила Романович! – отвечал Захаров. – Но мой вам добрый совет: плюньте вы на всё это дело и не давайте вашей записке хода. Что вам, спокойная жизнь надоела? Эти факторы, винокуры, шинкари всякого оцыганят. А коли у них спайка с белорусскою шляхтой, так и того пуще: ожидайте новых каверз. И опасных паки и паки…

Державин сам понимал рискованность своей затеи, но не в его характере было отступать. Белорусы, смирные, добродушные, обыклые к голоду, недороду, угнетению, нуждаются в его защите. Значит, они её найдут. Не только огурь, упрямство несносное говорит в нём. Опасно? Опасно. А рази не опасно было, когда он шёл противу Вяземского, Завадовского, Гудовича, Тутолмина?

Он поблагодарил Захарова, простился с ним и крикнул кучеру:

– Гони к генерал-прокурору!

Обольянинов, сведавший уже о его чрезвычайном огорчении, бросился навстречу Державину, целовал даже его руки, прося успокоиться, доказывая, что объявленный им указ ничего не значит и клевете не будет дано хода.

– Нет, ваше превосходительство! – возразил Державин. – Я писал указы и знаю, как их писать. Когда велено рассмотреть нелепую сию просьбу, то само по себе разумеется, что с меня против оной надобно взять объяснение и решить по законам – стало быть, судить!

– Но как же этому помочь? – растерялся генерал-прокурор.

– Поедемте со мной к императору! Пусть ужо он сам рассудит и отменит неосторожный сей указ!

– Пошто так далеко ходить? – с робостию в голосе возразил Обольянинов. – Нет ли средства самим нам поправить?

– Но записаны ли в сенате, – снова разгорячаясь, заговорил Державин, – все высочайшие повеления и собственноручный рескрипт государя императора, которым одобрены действия в Белорусской губернии? Ведь на них более трёх месяцев жалобы ни от кого не было! Как вы могли против воли государственных благоволений поверить такой сумасбродной и неистовой жалобе и по ней докладывать?

– Нет, – упнул глаза в землю генерал-прокурор, – благоволения, мною вам объявленные, и рескрипт в сенате не записаны.

– Так объявите их! – молвил Державин. – Или я сам объявлю их прежде, нежели по жалобе сей докладовано будет. А когда они запишутся, тогда, наведя о них справку, можете ими отвергнуть возведённую на меня напраслину.

Так и порешили, а клеветника, сочинившего кляузу от имени жены винокура, отыскав, приговорили за дерзость в смирительный дом. По восшествии на престол нового императора Державин сам исходатайствовал тому жителю Лёзны свободу.

3

Воцарение Александра I было воспринято русским обществом как начало радостного обновления, как приход весны после суровых холодов правления Павла, как обещание благодатных перемен во всех звеньях государственной жизни. Молодой обаятельный император, ученик республиканца Лагарпа, не скупился на обещания, а его друзья-ровесники – Чарторижский, Кочубей, Строганов, Новосильцев – пылко мечтали облегчить участь крестьянства. Несмотря на мрачную тень подозрений о соучастии в убийстве отца, Александр сделался кумиром дворянства. Его вступление на престол привело в движение перья стихотворцев. Запели старые и молодые – Херасков, Мерзляков[61], Карамзин, Измайлов, Озеров, Шишков[62]:

На троне Александр!Велик российский бог!Ликует весь народ, и церковь и чертог,Твердят Россияне и сердцем, и устами:На троне Александр!Рука Господня с нами!

Как было смолчать Державину? Его громкий голос заглушил прочие; ода «На восшествие на престол императора Александра I» переписывалась и выучивалась наизусть.

В сенате Трощинский, занявший видный пост докладчика при Александре I, отозвал Державина в сторону и передал ему, что государь приказал, чтоб он не только не печатал свою оду, но и никому не давал с неё делать копии.

На всю жизнь, до гробовой доски запомнил новый император страшную ночь с 11 на 12 марта 1801 года, когда после ужина, проведённого с отцом, Александр одетый лежал на кровати и с трепетом ожидал результата заговора. А Державин с грубоватой прямотой намекнул на совершившуюся катастрофу:

Умолк рёв Норда сиповатый,Закрылся грозный, страшный взгляд…

– Верно, его величество приказал сказать мне о том не в сенате? – огорчённо спросил поэт.

– Да! – ответствовал Трощинский. – Ежели б существовала Тайная канцелярия, тогда бы вам сказали это там. А мне ни времени, ни места не назначено…