Державин

Но кто подписывал в числе прочих сенаторов им тяжкие приговоры? Тот же самый Северин Осипович Потоцкий, который теперь упрекает Державина в недоброжелательстве к полякам!..

Пока в комитете спорили, юркий коммерсант Ноткин, который был в доверенности у Державина и подавал разные проекты о благоустройстве местечек и учреждении там фабрик, пришёл в один день к нему на приём и посоветовал не идти против общего мнения.

– Надо вам согласиться с Чарторижским и Потоцким, – ласково улыбаясь, убеждал он министра, – и принять сто, а ежели мало, то и двести тысяч рублей…

Державин был поражён. Как на последнюю меру решился он отправиться к государю в надежде, что тот, увидя все эти происки, примет его сторону.

Александр I жестоко колебался, не знал, что сказать, и, когда Державин прямо спросил его, принять ли деньги, предложенные Ноткиным, в замешательстве отвечал:

– Погоди, я тебе скажу, когда и что надобно будет делать!

Участь Державина-министра была предрешена. В начале октября месяца 1803 года, испросив у Александра 1 аудиенцию, он в своём пространном и горячем объяснении спрашивал, в чём пред ним провинился. Император ничего не мог сказать к обвинению его, как только:

– Ты очень ревностно служишь…

– А как так, государь, то я иначе служить не могу. Простите!

– Оставайся в совете и в сенате… – предложил Александр.

– Мне нечего там делать! – возразил Державин.

Помолчав, царь сказал холодно:

– Тогда подайте просьбу о увольнении вас от должности юстиц-министра.

4

Державин давно подумывал о том, что приходит пора расстаться со служебными тяготами и предаться целиком удовольствию литературной работы, хозяйствования, скромным радостям частного человека. Ещё в 1797-году обратился он к Капнисту со стихами, в которых прозвучала жалоба на усталость и разочарование результатами долгой службы:

Покою, мой Капнист! покою,

Которого нельзя купитьКазной серебряной, златою,И багряницей заменить.Сокровищами всея вселеннойНе может от души смятеннойИ самый царь отгнать забот,Толпящихся вокруг ворот.Счастлив тот, у кого на стол

Хоть не роскошный, но опрятный,Родительские хлеб и сольПоставлены, и сон приятныйКогда не отнят у когоНи страхом, ни стяжаньем подлым:Кто малым может быть довольным,Богаче Креза самого.

В том же 1797-м году, на деньги, полученные в приданое Дарьей Алексеевной, Державин приобрёл сельцо Званку, лежащее на левом берегу Волхова, в 55 вёрстах водою от Новгорода.

Имение было небольшим, сильно запущенным, и Дарья Алексеевна приложила немало сил и стараний, дабы привести его в порядок. Берега Волхова от Новгорода низки и ровны, но в районе Званки земля подымалась довольно круто длинным, овальным холмом. Посередине его возвышалась усадьба. Фасад её к реке украсили балконом на столбах и каменною лестницей, перед которою бил фонтан. Снизу, по уступам холма, был устроен покойный всход, высажены цветы. Полюбив эти места, Державин стал проводить в Званке каждое лето, наслаждаясь созерцанием природы и отдаваясь литературному труду. В начале июля в Званку собирались ко дню рождения Державина многочисленные гости.

Стекл заревом горит мой храмовидный дом,На гору жёлтый всход меж роз осиявая,Где встречу водомет шумит лучей дождём,Звучит музыка духовая…

Несмотря на практический ум жены, её расчётливость и немалые хозяйственные способности, а также крупное жалование, Державин часто нуждался. Оба питербурхских дома были заложены, а две драгоценные табакерки, пожалованные Павлом за оды, пришлось продать. Причина таилась в самом характере Державина. Он доверчиво относился к обманывавшим его управляющим, всегда жил хлебосолом, широко, не по средствам – дом был открыт для всех, радушно принимал близких и давал им место под своим кровом, воспитывал дочерей Н. А. Львова, заботился о живших у него трёх сёстрах Бакуниных, помогал детям Капниста, Блудова, Гасвицкого.

Тяга к домашней жизни возрастала вместе с усилением недовольства и разочарования государственной службой, в которой он до сих пор видел главный смысл существования. Одновременно менялся заметно строй и лад его лиры. Поэт не находил вокруг себя живых героев, возбуждающих его музу.

Оставались вечные радости бытия: любовь, природа, картины сельского труда и его плоды, вечный круговорот и обновление жизни.

За пять лет до отставки, в лёгких изящных по стилю стихах, обозначенных «К самому себе», Державин подвёл горький итог своему неукротимому, но, увы, часто бесплодному борению за правду и справедливость: