Державы Российской посол

Перед Куракиным веером шелков и бархатов развернулся парижский бомонд. С Гаагой не сравнить — фривольность в нарядах и разговорах. Корсажи не держат, прелесть вся на виду. Волосы резко оттянуты со лба, отчего женская особа смотрит дерзко. Соседка Куракина ковыряла рагу, рассеянно сыпала в него табак и тараторила:

— Вон та, в розовом, и та, в зеленом, — любовницы молодого Ришелье. Они стрелялись в Булонском лесу. Да, принц, вообразите — дуэль на пистолетах. Почему у де Нель такое закрытое платье? Да, у розовой… Царапнуло пулей…

Она жадно опускает пальцы в табакерку, умолкает, чтобы вобрать в ноздри черное зелье.

— Ваш царь восхитителен, — слышит посол. — Какая из наших дам способна соблазнить его, как вы думаете, принц? Вы же знаете его вкусы. У нас держат пари…

Танцуя с ней, московит вдыхает запахи табака и пота. Вымылась бы, а потом нарядилась в шелка… В баню бы ее, в российскую баню…

На празднике в загородном замке царю пообещали, что картины и скульптуры, приковавшие его взгляд, оживут. Свечи притушили, замок наполнился легко одетыми нимфами. Ночью, после разгульного пиршества, одна из них проскользнула к гостю в спальню.

— Париж вскружил голову московиту, — сказал регенту аббат Дюбуа, очень довольный.

15

В отеле Ледигьер житье подчинено привычкам Петра, — встает он с рассветом, даже после приема. Одного только духовника не поднимает шумное царское пробужденье, — спит с похмелья до полудня. А Куракин хоть и не слышит за три стены голос звездного брата, но чует, словно в бок толкает кто-то. Сон при царской особе у Мышелова, у спальника, сторожкий.

В ранний час к отелю подходит Сен-Поль, одетый разносчиком. Цидулу от него принимает Огарков.

— Аббат Дюбуа радуется, — сообщил царю Куракин. — Говорит, Париж опутал русского медведя. Скифы, дескать, кроме своих трущоб да матросских притонов в Голландии ничего не видели, — теперь от французских приятностей обалдели. И царь тоже… Не пора ли нам атаковать, государь?

— Обожди! Сегодня у венгра обедаем.

— Вчера опять Книпхаузен наседал на меня… Скорей, скорей союз с Францией! Мы, говорит, со всеми переругались. Беда, если его царское величество нас бросит.

Пруссака, видимо, обеспокоили прожекты Герца, — боится сепаратного мира царя со шведами. Куракин успокаивал:

— Не бросим. Царь пока занят. Отчего бы вам не пойти к нему?

— Куда?

— Его величество днем посетит собор Нотр-Дам. Будет обозревать Париж с башни.

— Ох! — толстяк схватился за сердце. — Туда я не полезу.

— А вечером, — сказал Куракин, — его величество обедает у князя Ракоци.

Секрета в том нет, Сен-Поль обещал разнести новость. Цесарцам надо знать непременно, пускай мотают на ус. Потревожить их полезно.

Веселья за столом не было. Скрипачи-цыгане бередили душу, но Ракоци не оттого впадал в печаль. Поражение обрекло венгра на скитания, — теперь обращает взоры на султана.

— До конца лета уеду отсюда. Положение мое заставляет делать стрелы из любого дерева.

Французская пословица была произнесена с горечью, но без упрека. Однако обед прошел натянуто.

Вечером — снова на плезиры. А вставать царь понуждает рано. Борис едва жив, держится на ногах лишь силой ободряющих декохтов.

Поначалу в отеле Ледигьер завтрак подавали по парижскому обычаю, в постель. Царю не понравилось. Для чего это? Каждый в своем углу чавкает, будто собака.

Все качалось перед глазами Бориса — звездный брат, запустивший пятерню в миску с кислой капустой, розовое лицо Шафирова, блюдо с жареными фазанами. Их почти не тронули. Голова Бориса клонилась к скатерти.

— Ох, муки адские! — простонал, ущипнув себя. — Хороводимся мы тут, хороводимся…

Шафиров покосился на царя с опаской. Но Петр фыркнул, снова погрузил пальцы в миску.

— На-ко, Мышелов! Освежись!

Угостил по-царски. Еще немного — задушил бы, забивая в рот огромную щепоть.

— Князю грех жаловаться, — сказал Шафиров. — Вчера затмил собой всех кавалеров. Герцогша Ришелье…

— Тьфу! — обозлился Борис. — Привязалась… Вынь ей да положь русского повара. Вишь, испанский есть у нее, немецкий тоже… Подари ей, государь, да уедем отсюда!

Мямлил не прожевав, упрямо, впал в отчаянность и дельных слов не находил. Шафиров вмешался рассудительно:

— Еще не сделаны визиты к принцам крови. Зело обижаются на нас.

— Плевать, — бросил царь. — Всем не угодишь. Ты как мыслишь, Бориска?

— Не к чему визитовать. Дюбуа того и ждет… Сен-Поль, коришпондент мой, говорит — принцы суть лютые противники регента, как и де Мэн.

Принесли шоколад. Петр, не любивший сладкого, отказался. Шафиров нежил японскую чашечку в мягкой ладони.

— Дознаться бы, — начал он, — из чего мастерят дивное сие вещество — фарфор.

Ох, миротворец! Борис не дал утишить спор.

— Кровь у принцев дурная. То не политика — свара мелкая. Обиды некоторых фамилий. Сен-Поль говорит, согласия у них меж собой нет. Дело нам делать всяко с регентом. Да не мешкать… Книпхаузен на пятки наступает.

— Не мешкать? — отозвался Петр. — Мыслишь, хватит, нагляделись на нас французы? Коришпонденты твои как разумеют? А то — начнем сеять, не распахавши. Что проку!