Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи

«Нет ничего смешнее на свете женатого щеголя», – говорили в Европе в XVIII веке. Однако применительно к России эта формула не работала: холостяк воспринимался в то время как нечто аномальное, выходившее за привычные рамки. И франты здесь исключения не составляли. А потому никто не удивился, когда камергер великого князя Петра Федоровича, признанный щеголь и фат Сергей Васильевич Салтыков (1726–1765) женился на фрейлине императрицы Матрене Павловне Балк-Полевой. Тем более что та отличалась замечательной и притом наследственной красотой – приходилась внучатой племянницей печально известным в истории Анне и Виллиму Монсам, некогда вскружившим головы двум венценосным особам России: она – Петру I, он – Екатерине I.

Салтыков пленился ею, когда она грациозно качалась на качелях в Царском Селе, и тут же сделал предложение, которое было с радостью принято. И в самом деле, трудно было найти более выгодную партию, чем Сергей Васильевич. Потомок древнего рода, Салтыков, как говорила о нем впоследствии Екатерина II в своих «Записках», «был прекрасен, как день, и, конечно, никто не мог с ним сравняться ни при большом дворе, ни тем более при нашем. У него не было недостатка ни в уме, ни в том складе познаний, манер и приемов, какой дают высший свет, и особенно двор… Вообще, и по рождению, и по многим другим качествам это был кавалер выдающийся».

Добавим, что он был и модником высшего разряда – самодовольно любовался своим новым камзолом и даже высмеивал диктат императрицы в этой области (надев на себя по приказу Елизаветы белый с серебром костюм, брюнет Салтыков сказал, что походит в нем на «муху в молоке»).

Как подобает истому щеголю, он и женившись оставался все тем же ловеласом и сердцеедом и буквально через год охладел к своей молодой и, как утверждали, «любимой» жене, предпочтя искать удовольствия на стороне. В этом отношении он был достойным сыном своей матери, Марии Алексеевны, урожденной Голицыной, которая, по слухам, хаживала в казармы и была любовницей трехсот гренадеров.

Одно свойство делало его в глазах прекрасного пола исключительно притягательным. Будучи сам склонен к измене, он все же относился к любви чрезвычайно серьезно. Добиваясь какой-нибудь женщины, он бывал всецело захвачен страстью, развивал решимость полководца, хитрость дипломата, смелость казака и настойчивость ученого, ни перед чем не уступал, брал в союзники небо и ад, всякое сопротивление утраивало его страсть – словом, это был идеальный тип соблазнителя. Ради утоления любовного желания Сергей Васильевич не просто рисковал, но даже ставил на карту собственную жизнь. Не прельщаясь легкими победами, он был и по-своему смел, и бескорыстен – мало кто бы решился отказаться от домогательств самой русской императрицы Елизаветы. А Салтыков посмел, сделав вид, что не понял соблазнительного предложения этой стареющей нимфоманки!

Он из тех, кто внемлет лишь голосу собственной страсти и не приходит, когда его зовут. И чем неприступнее твердыня, тем сладостнее становилась победа над ней. Салтыков был искушен в любовных интригах, за которые, как писал один француз при русском дворе, «мог бы угодить прямо в Сибирь». Он даже получил прозвище – сущий «демон интриги».

Об одной из таких его интриг, имевшей важное значение в истории дома Романовых, и пойдет здесь речь.

Перенесемся же в Петербург начала 1750-х годов, и сразу бросится в глаза одно обстоятельство – при елизаветинском дворе не было дамы более недосягаемой, чем очаровательная великая княгиня. Окружив невестку целой армией соглядатаев (в их числе всевидящие супруги Мария и Николай Чоглоковы), императрица и великий канцлер Алексей Бестужев повелели следить за каждым ее шагом. С Екатериной запрещали даже говорить вполголоса.

Но именно эта недоступность и соблазняет неустрашимого Салтыкова, решившего взять великую княгиню штурмом. На какие только педали он не нажимал, какие тайные пружины не приводил в действие! Как изощренный стратег, он терпеливо просчитал все детали; как тонкий психолог, учел все малейшие душевные движения своей жертвы; как искусный музыкант, виртуозно играл на струнах ее жаждавшего любви сердца.

Ведь кому, как не ему, особе, приближенной ко двору, было известно, сколь несчастна в браке была Екатерина. И дело не только в том, что ее инфантильный супруг был не способен к деторождению и в течение восьми лет жизни с ним великая княгиня так и оставалась девственницей – Петр Федорович не уважал в ней ни жену, ни женщину, надоедая то излюбленной игрой в солдатики и прусскими экзерцициями, то пиликаньем на скрипке (что было чуждо Екатерине), то оскорбляющей ее самолюбие беззастенчивой болтовней о своей (платонической, но при этом какой-то извращенной) влюбленности в хорошеньких фрейлин и статс-дам.