Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи

На современников производили впечатление не только сами наряды Екатерины, но и ее удивительное искусство их носить. Возникала иллюзия своего рода нарочитой элегантной небрежности – ощущение, которое тонко уловил английский граф Джон Бекингхэмшир, бывший в 1762–1765 годах при русском дворе: «Кажется, что она не обращает на свой костюм никакого внимания, однако она всегда бывает одета слишком хорошо для женщины, равнодушной к своей внешности». Теоретик щегольства Томас Карлейль, рассматривавший подобное свойство как феномен дендизма, назвал бы эту ее особенность воплощением «могущества одежды, божественной идеи одежды». И все это не было отягощено ухищрениями церемонного политеса, а создавало особую атмосферу раскованности и непринужденной легкости, о чем свидетельствовал французский посланник Мари Даниель Бурре де Корберон: «В ее присутствии дышится необыкновенно свободно; не чувствуешь ни малейшего стеснения, садишься где хочешь». Неподражаема была Екатерина в мужском костюме – в этом она едва ли не превзошла модницу-тетушку. Наиболее живописно и ярко она выглядела в памятный день июньского переворота 1762 года, когда гвардейцы присягнули ей как русской императрице. Верхом, в мундире Преображенского полка, в шляпе, украшенной дубовыми ветвями, она величественно выступила с войском из Петербурга. Само появление Екатерины в мундире, введенном в обиход Петром Великим и традиционно воспринимаемом как русский, было явным вызовом коротким прусским кафтанам с бранденбургскими петлицами, в которые успел одеть гвардию к этому времени уже низложенный император Петр III. Расчет новоявленной императрицы был точен: голштинская униформа оскорбляла национальное достоинство русских, кроме того, была непригодна для холодной российской зимы. Она прекрасно знала, что гвардейцы «громко роптали на это нововведение» бывшего монарха. «Ярость солдат против Петра III была чрезвычайна», – призналась Екатерина впоследствии и вспомнила, как разгневанные военные сбрасывали «неудобь носимую» форму и «встречали громким смехом тех, которые по скорости прибегали в сем платье». По-прусски они в шутку нарядили приблудную собаку и «прогнали с великим гиканьем; они топтали ногами все, что для них исходило от этого государя».

Примечательно и то, что униформа Петра III осознавалась тогда как щегольская. Екатерина же ратовала против «вредного щегольства, удручающего тело».

Под ее непосредственным руководством враг прусского педантства светлейший князь Григорий Потемкин разработал новую амуницию русского солдата. Он пояснил потом: «Завивать, пудриться, плесть косы – солдатское ли это дело? У них камердинеров нет. На что же пукли? Всяк должен согласиться, что полезнее голову мыть и чесать, нежели отягощать пудрой, салом, мукой, шпильками, косами. Туалет солдатский должен быть таков, что стал и готов». Именно с «потемкинской» формой связаны в XVIII веке замечательные победы российского оружия, и только пруссофил Павел I повернул все вспять, но это уже другая история…

Воспитанная на французской культуре, Екатерина в то же время высмеивала легкомысленных щеголей-галломанов, так называемых петиметров. Выпады против них находятся и в издаваемом ей журнале «Всякая всячина» (1769), и в ее комедийном творчестве. Так, в комедии «Именины госпожи Ворчалкиной» (1774) выведен петиметр Фирлюфюшков, у которого пристрастие к модам сочетается с воинствующим невежеством. «Что ты, не читать ли хочешь? – с ужасом вопрошает он. – Книг и письма терпеть не могу. Это великое дурачество, кто к ним привяжется». Негодование монархини вызывали и некоторые французские моды, в которых она усматривала чуждый ей пафос. В революционной Франции, к примеру, в моду тогда вошли узорчатые фраки, которые быстро переняли и русские щеголи. Подобная одежда воспринималась Екатериной как якобинская зараза, покушение на государственные устои России. Но какими же остроумными и мягкими методами боролась с ними государыня! Она приказала всем петербургским будочникам надеть такой же наряд и дать им в руки лорнеты. Устыдившиеся франты после этого отказались от этой моды.

Князь Петр Вяземский заметил: «Как странна наша участь! Русский силился сделать из нас немцев; немка хотела переделать нас в русских». Именно немка Екатерина ввела в моду народное платье, проявив в этом завидную самостоятельность (ведь «прорусская» Елизавета такие костюмы отнюдь не жаловала). Она первая стала носить открытое и широкое платье с двойными рукавами, сохранившееся под названием русского. Александр Сумароков в стихотворении «О французском языке» приветствовал этот почин монархини («в российскую облегшися одежду»), назвав его «надеждой» для страны.

Историк-популяризатор Михаил Пыляев, говоря об изящной простоте наряда Екатерины, отмечал: «Государыня придумала себе костюм, похожий на старинный русский, с фатою и открытою проймою на рукавах… Еще позднее костюм государыни имел характер мужского: свободный кафтан без талии (молдован) и меховая венгерская шапочка с кистью».