Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи

Примечательно, что А. С. Пушкин посчитал феномен Брызгалова значимым в истории отечественной культуры. «Полоумный старик, щеголяющий в шутовском своем мундире, в сопровождении двух калек-сыновей, одетых скоморохами», – записал поэт в своем дневнике и сделал характерное пояснение: «Замеч[ание] для потомства». Так чем же интересен нам, потомкам, этот реликт павловских времен, чей наряд еще в пушкинскую эпоху воспринимался как шутовской? Почему дресс-код Павла I, насаждаемый грубыми полицейскими мерами (гауптвахтой, розгами, ссылкой в Сибирь и т. д.), нашел в его лице столь фанатичного ревнителя? Почему наш бригадир положил остаток жизни на то, чтобы всем и каждому напоминать о «мрачном» царствовании Павла, словно о золотом веке? И знал ли Пушкин о том, что под малиновым мундиром Брызгалова билось сердце злодея?

Сама фамилия Брызгалов – говорящая, ибо в старину прозвание «Брызгало» давали человеку упертому, который, не выслушав собеседника хорошенько, готов был спорить и скандалить – что называется, слюной брызгать в запальчивости. И впрямь, стоило только кому-то высказать при Иване Семеновиче что-то не вполне лестное в адрес императора Павла, тот тут же бросался на обидчика, как на заклятого врага, и с пеной у рта защищал его благословенную память. А все потому, что годы его царствования были для него, бригадира Ивана Брызгалова, желанным и счастливым времечком, когда, казалось, и карьера его задалась, и капризница Фортуна улыбнулась так широко и безмятежно.

Сын зажиточного дворцового крестьянина Тверской волости, он достиг Северной Пальмиры и по протекции дальнего родственника был принят на службу в Гатчинский дворец Павла Петровича, тогда цесаревича, сперва в качестве придворного истопника. Надо сказать, что должность истопника – лакея, следившего за чистотой покоев, существовала еще в Московской Руси и всегда пользовалась особым доверием царя. Она часто служила трамплином для дальнейшего карьерного роста. Новоиспеченный истопник никакими способностями не отличался, в грамоте был не силен, да и красотой не блистал. Вот как живописует его современник: «Физиономия Брызгалова была крайне невзрачная: сухая, морщиноватая, буро-красная, с крючковатым, узким, тонким носом в виде птичьего клюва, белесоватыми глазами, выглядывавшими почти всегда сердито из-под черных широких и густых бровей, слегка напудренных. Прибавьте к этому необыкновенно продолговатый, костлявый, узкий, выдающийся подбородок, всегда тщательно выбритый, да во рту у него торчало несколько зубов желто-бурого цвета, узкие же губы всегда были искусаны, в ранках, иссиня-фиолетовые, точившие из себя кровь, какою нередко была испачкана нижняя часть этого далеко не интересного и не привлекательного облика». Однако великий князь Павел Петрович, которого называли «врагом мужской элегантности», разглядел в Иване Семеновиче скрытые от прочих достоинства и возвысил его, назначив камер-лакеем, а затем и гоф-фурьером своего двора. Когда же сей государь в 1796 году взошел на престол, Брызгалов был пожалован чинами обер-гоф-фурьера и статского советника. Он тогда и женился по уму, взяв себе в супруги дочь придворного служителя Зимнего дворца со знатным приданым. В 1798–1799 годах наш герой в чине полковника командует Санкт-Петербургским гарнизонным полком. Наконец в ноябре 1799 года – пик карьеры Брызгалова! – его производят в бригадиры и назначают кастеляном внутренних дворов с обязанностью наблюдать за поднятием и опусканием мостов, коими был окружен Михайловский замок.

По кончине императора Павла Иван Семенович всю оставшуюся жизнь только и делал, что неустанно курил ему фимиам. Он серьезно утверждал, что дожидается возвращения сего государя из дальнего путешествия и что тогда напляшутся те, кто считал его умершим. Он не пропускал ни одной панихиды по Павлу и падал ниц перед его саркофагом. Весь дом его полнился картинами, гравюрами, бюстами, статуями и статуэтками державного кумира. Казалось, время остановилось для Брызгалова и он замурован в нем, как сонная муха в янтаре. Все-то он мерил старым аршином! По старой памяти ему оказывал покровительство всесильный Алексей Аракчеев и в день ангела Брызгалова, 25 июня, всегда посылал в подарок пакет с ассигнациями. А когда Ивану Семеновичу случалось проходить по Литейной мимо дома этого временщика, он, бывало, спрашивал привратника:

– А что, барон дома?

Ему отвечали, что его сиятельство граф

у себя.

– Никакого александровского графа я знать не знаю, я ведаю лишь павловского барона

Аракчеева, Алексея Андреевича.

И Аракчеев, хотя и тяготился назойливой фамильярностью экс-кастеляна, принимал его ласково, приказывал подавать водку с закуской и напоследок говорил:

– Не забывай, Семеныч, меня и мою тминную!