Десант Тайсё

Тем временем Гольдбрейх по-хозяйски прошёлся до трибуны, которую предложил уступить, но не дождался от строптивца естественной благодарности. Великодушно махнув рукой, он глубокомысленно поиграл глухариными бровями, вытер платком потное лицо и спокойным кабинетным тоном посетовал:

— Что взять, м-м, с пингвина... К величайшему сожалению, нет никаких оснований считать, а-а, на пороге и социальную революцию. Да, романтичные большевики, а-а, уповают на Германию. Но там революция тоже, э-э, невозможна, ибо эволюция общества ещё не достигла, м-м, своего апогея. Стало быть, все потуги обскакать время, э-э, обречены. Разве государственно мыслящая партия может, э-э, поступать так легкомысленно?.. Впрочем, это их, а-а, личное дело. Ведь наше с вами, уважаемые товарищи, э-э, совершенно в другом. Пожалуйста, прислушайтесь к мудрому голосу, м-м, собственного разума. И вы непременно согласитесь со мной, что настало, а-а, счастливое время жить без малейшей оглядки на любую власть. В том числе и на власть, м-м, Совета рабочих и солдатских депутатов. Правда, всё-таки следует помнить: Совет является, а-а, гарантом вашего благополучия. Вот почему я призываю, а-а, вас, многоуважаемые граждане и товарищи, сплотиться вокруг социал-демократической, м-м, партии меньшевиков — истинной защитницы революционных завоеваний. Все, кому, э-э, дорого благополучие исстрадавшейся родины, все, кто против, а-а, опасного для нас легкомыслия, объединяйтесь, а-а, вокруг Совета — оплота истинного народоправства! Тогда нам с вами, э-эм, не страшна никакая опасность!

— Во-о как, шельма, сумел всё обернуть в свою пользу... Ну и шельма! — восхищённо ёрзал Кузьмич.

Гольдбрейху действительно хлопали долго, истово. Даже наперебой просили ещё говорить. Он благодарно раскланивался или, приложив руку к сердцу, извинялся:

— Ради бога, простите, не могу... В такой духотище, а-а, совершенно нечем дышать. Вот если, а-а, на улице... Там я пожалуйста... Хоть, м-м, до утра!

Ликующие счастливцы тут же подхватили кумира на руки, слегка подбросили несколько раз и с вдохновенным пением «Интернационала» понесли к выходу под овации всего зала. Пётр впервые видел подобное. Удивлённый цирковой ловкостью фокусника, усмехнулся:

— Вот как исчезают и появляются вожди...

— Да уж сработал на ять! — выдохнул Кузьмич, поднимаясь. — Айда хлебнём ветерка. Ведь я, ф-фух, уже весь взмок...

Медведев почему-то продолжал торчать на трибуне. Президиум тоже оцепенел, будто сидел не за столом, до пола накрытым алым ситцем, а — около братского гроба. Пётр невольно посочувствовал бедолагам. Зато Кузьмич, с улыбкой забавно пошевелив усами, довольно протянул:

— Сла-а-авно вжарили сволоте... Это, сынок, и есть огонь революции. Нам от него тепло и светло, а им... Пускай знают, поганцы, как сушить на таком огне свои штаны!

— Пускай знают! — согласился Пётр и наконец-то понял, почему пенсне Медведева назойливо зудило в мозгу: вспомнился такой же интеллигентный хлыщ Магуза. Тут же мысль скользнула дальше...

Приехав из Петербурга на каникулы, Костя собрал в Голубиной пади рабочих. Место выбрали самое глухое, почти спрятались в окопах, оставшихся с японской войны. Но сходку всё равно мигом накрыли жандармы. И сын всеми уважаемого вице-губернатора Приморья без всяких антимоний угодил в тюрьму, простился с университетом. А в это же самое время в Восточном институте годами неприкосновенно процветал известный социалист-революционер Медведев, который затем из приват-доцентов легко превратился в председателя областной земской Управы и вождя местных эсеров. После такого открытия осталось лишь радостно воскликнуть:

— Да здравствует великодушная демократия!

Глава VII

Всех взбудоражил провал Медведева и триумф Гольдбрейха. Рабочие ликовали:

— Наконец-то наша взяла! Уж теперь эсеры перестанут петушиться!

В цехах многие останавливали Петра, восхищались выступлениями Ковальчука, Суханова, безрукого солдата, Гольдбрейха и пеняли, почему сам промолчал. Ведь тоже мог бы поддержать марку мастерских. Потный Кузьмич даже остановил молот, чтобы с улыбкой протянуть:

— Ло-овко, ло-овко твои друзья ощипали гусака! Весь срам на виду оставили!

— Додул, в чём эсеровская суть?

— Будто мне от этого легче... Наоборот, горше стало. Скока морочили голову, что наши сыны за родину гибнут... Оказывается, хрен с два! Ровно сала плеснул мне под кожу христопродавец... Всю душу опалил! Как же теперь верить учёным людям? Неужто все учатся тока на прохвостов?..

Тяжко было старику, с малых лет чтившему святые библейские заповеди, обнаружить подобное коварство учёного человека. Но ещё сильнее жгла душу обида, что до сих пор позволял себя околпачивать.

— Не все... Тот же Маркс с Энгельсом, Ленин вон как открыли всему миру глаза. Или наш Костя Суханов. Чего б ему не боговать под отцовским крылышком? Да совесть не позволила. Поэтому все честные люди идут с нами, а все шкурники прилипают к эсерам да меньшевикам.

— Эк по-твоему всё просто... — вздохнул Кузьмич, махнув подручному, чтобы подавал горячую заготовку.